Я всю жизнь фанатею по мистике в жизни и творчестве Лермонтова. Особенно когда прочитала «Розу мира» Даниила Андреева, где о Лермонтове: «...Я знаю, что теперь он – одна из ярчайших звезд в Синклите России, что он невидимо проходит между нас и сквозь нас, творит над нами и в нас, и что объем и величие этого творчества непредставимы ни в каких наших предварениях»
Светлана Февралева, заместитель редактора газеты «Пензенская правда», Пензенская область
А потом Мережковский: «Когда я сомневаюсь, есть ли что-нибудь кроме здешней жизни, мне стоит вспомнить Лермонтова, чтобы убедиться, что есть. Иначе в жизни и в творчестве его все непонятно – почему, зачем, куда, откуда – главное, куда?»
А еще Борис Чичибабин, который приезжал к нам на праздник поэзии и читал:
Никнет ли, меркнет ли дней синева – на небе горестном.
Шепчут о вечном родные слова маминым голосом.
Что там – за бездною судеб и смут, ангелы, верно, там?
Кто вы, небесные, как вас зовут? – Пушкин и Лермонтов.
Небесные... Но поговорить на эту тему особо было не с кем – много кругом реалистов.
И вот в одну из поездок в музей-заповедник «Тарханы» я встретилась с Геннадием Валентиновичем Сальковым. Главный художник, муж директора Тамары Михайловны Мельниковой, автор огромной серии тарханских пейзажей...
Мы шли по главной улице села Лермонтово (Бугор называется), соединяющей церковь Михаила Архангела и усадьбу.
– А знаете, какая здесь особая энергетика! Над территорией усадьбы и селом как будто столб стоит. Сколько раз я наблюдал: идут грозовые тучи и, достигнув невидимой черты, растворяются. А вон на той возвышенности хорошо бы поставить храм. Мой собеседник остановился, достал блокнот и набросал карандашом узкую пирамиду. Она должна раскрываться, как цветок, чтобы люди молились прямо под небом.
Мы подходили к склепу, где многие годы в открытом доступе стоял цинковый саркофаг, внутрь которого был положен гроб с телом Лермонтова, когда его везли из Пятигорска в Тарханы.
Он был захоронен неподалеку от церкви, рядом с могилой матери, а позже над этим местом возвели часовню. И так было до 1939 года, пока в процессе создания музея кому-то не пришло в голову раскопать саркофаг, превратив часовню в мавзолей. Только в 2013 году восстановили исторический вид захоронений в соответствии с православной традицией. А главное, во имя поэта, который желал «забыться и заснуть», а не быть на всеобщем обозрении.
Геннадий Валентинович сказал:
– Когда это случилось, я затосковал. Как будто источник какой-то энергии закрылся. Работать не мог. Меня это поразило больше всего. Я подозревала, что художники чувствуют тонкий мир, а может, и видят. Стало ясно, почему Геннадий Валентинович искал особую технику для передачи НЕЖНОСТИ (сам так сказал) тарханских пейзажей – может, он видит пространство через эти тонкие вибрации?
Его пейзажи в технике пастели – чуть размытый мир, проступающий как бы через тончайшую пленочку... Все живое, все пульсирует – деревья, пруды, дома.
Была свидетелем, как на выставке этих чудесных работ мальчик лет семи ходил, ходил, а потом многозначительно сказал:
– Этот дядя умеет рисовать туман.
Туман, правда, был на нескольких пейзажах, но мне показалось, что ребенок почуял другое – детям тоже дано видеть тонкий мир.
В ту встречу с Геннадием Валентиновичем времени на разговор было мало. Мне хотелось приехать к нему еще раз, чтобы написать очерк. Случай предоставился в этом году – Салькову исполнялось 80. На этот раз мы беседовали долго и обстоятельно. Кстати, получила небольшой урок. Перед отъездом в «Тарханы» один коллега (из другого издания) попросил задать герою определенные вопросы, чтобы по ним он потом написал материал. Оригинально!
Я хмыкнула про себя, но не отказала.
Первым был такой вопрос: «Расскажите про свое детство». Меня убей, я так в лоб не спрошу. Всегда это казалось мне каким-то кондовым. Но раз обещала...
Не сразу, но герой мой разговорился о детстве.
И это был огромный мир, который подсказал мне очень многое в понимании человека. Теперь не буду гнушаться. Я всегда и на диктофон пишу, и в блокнот – от страха, что первый сломается. Так вот мой маленький походный блокнотик был весь исписан. Диктофонная запись не понадобилась. Да и в блокнот я не очень заглядывала, потому что все вошло в ум и сердце.
Не знаю, как для кого, а для меня самое напряженное – выстраивать материал, переваривать факты и впечатления.
«Переваривать» – очень хороший термин, я его позаимствовала у Германа Гессе. Один из его героев читает газетную колонку и думает о безответственном авторе, который не только не переварил факты, но даже не смочил их слюной!
Как-то на планерке поделилась с коллегами, теперь одна журналистка, когда сдает мне материал, говорит: – Я смочила, смочила.
Ну, молодец.
Правда, иногда бывает, что материал выстраивается подспудно, где-то там, в недрах сознания. Садишься писать – и он льется.
С очерком о Салькове я не то чтобы помучилась, но мозги трещали. Большая жизнь большого человека. Художника.
Зато когда я послала ему очерк на просмотр, он позвонил и сказал:
– Вы меня раздели, – и, судя по тону, не был против.
А позже одна сотрудница музея подскочила ко мне со словами:
– Вы знаете, что произвели фурор? Геннадий Валентинович – очень закрытый человек, мы все о нем узнали из вашего материала.
Узнали, да не все. За кадром остался наш разговор о Боге. Я и сейчас не хочу раскрывать карты. Только один эпизод.
С огромным волнением Геннадий Валентинович поведал о случае, свидетелем которого была бабушка его знакомой. В детстве она и ее братик увидели чудесную картину в небе над головой. Прибежали домой, рассказали маме, а та спокойно объяснила: «Это Богородица объезжает свои владения».
...И вот когда материал уже вышел, я поехала в «Тарханы» праздновать юбилей своего героя.
Мы сидели за столом, и гости один за другим говорили тосты. Все восхваляли пейзажи виновника торжества, хотя перед застольем он показал нам свои новые работы, которые в очерке я называю гениальными.
Было досадно, потому что я видела и чувствовала, что Геннадию Валентиновичу неинтересно: пейзажи для него в прошлом, он ждет откликов на новые работы, в ауре которых находится! Ну я, конечно, сказала о значимости его духовных творений.
А потом начались танцы. Кто-то вытащил в круг Геннадия Валентиновича. Он , большой и чуточку неуклюжий, переминался с ноги на ногу с отсутствующим видом. И когда я оказалась рядом, начал сбивчиво рассказывать историю того видения Божьей Матери. Гремела музыка, я половину слышала, половину нет, но понимала, что человек так глубоко погружен в эту историю, что даже в такой день не может переключиться.
Так он и стоял среди танцующих, и в его глазах была мука – мука рождения замысла, неуверенности, сомнений и... обреченности. Он уже не мог ни остановиться, ни свернуть в сторону.
Я лепетала что-то о больших замыслах, которые начинаются с «ой, не получится», потом следует «дай-ка попробую», а потом все получается. Но он не слышал или не слушал и продолжал смотреть внутрь себя.
Это было 9 июля.
По дороге домой я думала о том, что пройдут годы, и он все-таки напишет эту картину. Но!
27 сентября Геннадий Валентинович прислал мне по ватсапу свою новую работу с указанием размера – 57 на 81 – и таким сообщением: «7 лет отдал этой маленькой картинке. Закончил 2 недели назад.
ОНА сжалилась надо мной, отпустила».
На «картинке» изображение поля, по которому бегут девочка с мальчиком, задрав головы, и небо...
Ну, вы все поняли. Теперь вот думаю, за что же Мастер возьмется дальше. Может быть, начнет строить храм-цветок?
А материал у меня есть... И он меня не отпускает.
Нажмите для просмотра в хорошем качестве