Откровения звездного неба

   Потом подумалось о мальчике Лермонтове, о маленьком гении, который, конечно же, смотрел в это вечное небо. Что он там видел? И как молния промелькнула мысль: Демона и Ангела...

Тарханские пейзажи

Геннадий Сальков – «Нигде я не писал бы так, как в Тарханах»

Утром была совсем другая картина. Художника восхищало и радовало то, что из любой точки усадьбы открывалась чудесная перспектива. Тогда еще не были возрождены аллеи и парки – это только предстояло сделать его жене Тамаре, выросшей со временем из экскурсовода в директора, и ее соратникам.
    – Мы тут ходим по горизонту, – говорил он друзьям.
   Куда ни посмотришь – живописные просторы: голубое небо, прозрачный воздух, позолоченная солнцем земная красота.
   Тогда художник и выбрал три фирменных цвета Лермонтова – голубой, белый, золотистый. И на протяжении всех лет работы использует их в оформлении изданий, выставок, афиш.
   В музее всегда много работы. Первое время Геннадий даже иконы сам реставрировал, это только потом появились специальные мастерские. Но находил время и для личного творчества – писал тарханские пейзажи. Правда, это было не так-то просто.
– Знаете, какая здесь особая энергетика! Над территорией усадьбы и селом как будто столб стоит. Сколько раз я наблюдал: идут грозовые тучи и, достигнув невидимой черты, растворяются... – рассказывает он. Может быть, эта энергетика или другие особенности природы делают пейзажи чуть размытыми, как бы окутанными легчайшим облаком нежности (слово Геннадия Валентиновича). Как это передать?
   Он пробовал разные техники. Начал с масла: не то – слишком проявлено, нет прозрачности и нежности.
– Даже если бы Левитан писал, получился бы шедевр, но не тарханский пейзаж, – считает он. Наконец, художник остановился на пастели. На особенную шероховатую бумагу он наносит сразу несколько цветов, а потом пальцами как бы вгоняет одну краску в другую. Говорит:
– При таком приеме не знаешь конечного результата и действуешь интуитивно. Но получается... нежно. Грозу рисуешь – все равно нежно, – и, помолчав, добавляет: – Нигде больше я бы так не писал...

Мир на кончике кисти

Надежда Потапова

Н.И. Ключникова

Анатолий Хрущёв

Почему он стал художником? Его никто не заставлял, не побуждал к этому. От одного моего вопроса на эту тему Геннадий Валентинович рассмеялся:
– У взрослых были дела поважнее. Мы, дети послевоенного поколения, росли как трава. Бегали целыми днями, куда хотели. Когда на Оке начинался ледоход, мчались туда, чтобы покататься на льдинах. Никто нас не останавливал, хотя опасно. Мой друг однажды нырнул в воду, я – за ним, спасать. Хорошо, что под нас зашла льдина и вытолкнула наверх.
   Он с огромной теплотой и завороженностью рассказывает о мире своего детства. Послевоенный город Орел, где семья живет в большом дедовском доме на окраине.
   Он был как все, играл с мальчишками, но все же отличался от них. Взрослые назвали бы это созерцательностью. Одному ему было лучше, «удобнее» рассматривать все вокруг Заросший акацией и лопухами двор, большой парк с советскими скульптурами, кладбище, куда Гена приходил разглядывать памятники, петляющие улочки с множеством полуразвалившихся домов, выставивших напоказ ребрышки фанерных каркасов.
   В 6-7 лет он восхищался всем окружающим и задавался вопросом: кто же все это устроил? Может, и рисовать начал потому, что не хотел быть посторонним в созидательной силе мира.
   Конечно, тогда он вряд ли осознавал это, но факт остается фактом – Геннадий Сальков всю жизнь стремится проникнуть в тайны мироздания.
   Сначала рисовал карандашом лопухи, растущие во дворе дома, скульптуры в парке, закоулки своей любимой окраины.
   Потом освоил акварель. Пробовал делать портреты. Вечерами устраивался в уголке комнаты, где его отец, который работал ревизором, щелкал костяшками, глядя при этом не на счеты, а в тетрадь с цифрами. Завораживающее зрелище.
   Сам же отец, посмотрев на рисунки сына, только многозначительно хмыкал.
   Тем не менее, когда учительница рисования сказала родителям, что надо бы мальчика отдать в изокружок, они послушались. В один прекрасный зимний день мама велела второкласснику Гене надеть отцовы валенки и повезла на трамвае в Дом пионеров.
   Он смотрел в окно. Его глазам открывался мир центра города – большие дома, много машин. А где-то там, в невидимых духовных пространствах, завязывался главный сюжет жизни – ХУДОЖНИК.

В храме искусства

Как говорят: готов ученик – будет и учитель. Кружком руководил бывший моряк, стройный и красивый Владимир Николаевич Вырыпаев. Никогда не хвалил, слова «неплохо», «нормально» – вот и все поощрение. Дети его любили, не хотели с ним расставаться после занятий – ватагой шли провожать до дома.
   Самым сильным художественным училищем в стране Владимир Николаевич считал пензенское. Туда и направил свои стопы Геннадий Сальков в 16 лет. До сих пор в нем живут то счастье и то благоговение, которые он испытал, вступив в этот храм искусства (его слова).
– Само здание, фонари у входа – красота какая! – вспоминает.
– Внутри – арочные коридоры, статуи гипсовые вдоль стен, тут же рядом картинная галерея, громадные мастерские. Ощущение чистоты, высокого искусства.
   Он говорит, что ему было интересно все в городе, не раздражали даже ноги, бесконечно мелькавшие в окне полуподвальной комнаты, которую он снимал на улице Красной.
   Молодость не знает страха и пристрастия к еде. Геннадию было достаточно двух пирожков, купленных на улице Московской, и вечернего чая. Главное – хватало бы денег на краски и кисти.
   Он все время рисовал. Поехали на картошку в колхоз. Поле, припудренное утренним инеем, и по нему ходят петухи. Интересно. Лица крестьян, не очень красивые, но такие милые...
– Мое главное знание – любовь к натуре. Любовь к человеку как к объекту, созданному Творцом. Все люди интересные. А если я влюбляюсь в натуру, то все делаю хорошо.
   После первого семестра выставляли работы, и Салькова сразу перевели на второй семестр второго курса.
   Учителя были хорошие. Он с благодарностью вспоминает Худякова, Вавилина, Молчанова и других.

Идеальное место для жизни

Тамара, Геннадий и Леночка в первые годы жизни в Тарханах

В самостоятельную жизнь он вошел женатым человеком. С Тамарой, кстати, познакомился на пленэре в Бессоновке, где жила мама студентки литфака ПГПИ.
   Карьера оформителя складывалась на крупном заводе «Тяжпром-арматура». Но была проблема с жильем. Потому они с Тамарой и маленькой дочкой и оказались в «Тарханах», что им там предложили и работу, и квартиру.
   Вроде случайность, стечение обстоятельств. Но теперь Геннадий Валентинович говорит:
– Это мое идеальное место для жизни.
   Но метания и поиски были. Страна жила ударными стройками. Он думал: «Какая там роскошная натура...» И когда друг позвал на Кузбасс, молодой Сальков поехал на разведку. Но там было так шумно, все время что-то ухало. И не хотелось смотреть в небо, оно пряталось за дымными облаками. Никакой лирики.
   В поисках моря (какая роскошная натура!) отправлялся на Дальний Восток. Но волны так тревожно бьются о скалы. – Получается, что вы подсознательно или осознанно искали место покоя и гармонии, – смею я предположить. – Может быть, потому, что родились в таком месте и в такой час?..
– Может быть, – задумчиво говорит Геннадий Валентинович.
   Он родился в Сталинграде 1 июля 1942 года, в разгар страшной битвы. Так получилось: семья, убегая от войны, эвакуировалась туда. А война догнала.
   Конечно, что мог запомнить младенец, но, может быть, ужас разрушения вошел в него с кровью матери?.. – Как она все это выдержала? – качает он головой, вспоминая свою матушку.

«Лермонтов. 1841 г.»

Постижение через творчество

Из разговора я поняла, что не только тишина, красота и лирика привлекали Салькова в Тарханах. Как бы между прочим он сказал:
– Была подпитка.
   Когда в 2013 году гроб с прахом Лермонтова был захоронен по православному обычаю (с 1939 года находился в открытом доступе), художник затосковал.
   Меня этот факт заинтриговал, но Геннадий Валентинович не стал ничего объяснять. Да и надо ли? Трудно разобраться – это очень тонкие материи. Факт в том, что после периода творческого застоя, а может, накопления энергии, начался совершенно другой этап его творчества. Как будто художник обратил взор внутрь себя, где клубились уже почти проявленные мысли и замыслы, созревавшие многие годы. Они начали выплывать на поверхность, захватывать, мучить и проситься на полотно. Тайна человеческого гения, мгновения, когда человек становится равен Богу, – вот что поглощало его внимание.
   Данте, Микеланджело, Рафаэль. Лермонтов. Тут уже он взялся за масляные краски. Пастель хороша в передаче состояния. Мысль требует более строгой формы.
   Создав сотни тарханских пейзажей, Сальков не написал ни одного портрета гения. Нет, не портрета, Геннадий Валентинович говорит: «Картину о Лермонтове».
   54 года он бился над этим, рисовал эскиз за эскизом, но, сам себе судья, говорил: нет, не то. И был даже момент, когда признался: не могу. А тут решение пришло. Образ поэта на белоснежном коне, в шаге от бездны – «Лермонтов. 1841 год». Кавказ, отблески огня, орел, луна, указывающая южную сторону света, и поворот головы на север – в сторону родных Тархан.
   Некоторое время назад, когда мы также разговаривали о творчестве, я спросила:
– Геннадий Валентинович, а сейчас что у вас на душе, на мольберте?
– «Божественная комедия» Данте. Хочется написать все в одной картине.
– О. На это вам понадобится лет сто.
– Значит, буду столько жить.
   Понадобилось четыре года. И вот – триптих. Он не стал показывать ад, как большинство художников мира, взявших тему Данте. Он показал движение вверх. К Богу. Человек-творец в момент, когда его мысли и дух поднимаются на такую высоту, где открывается замысел «Божественной комедии».
   И улетающая в горние выси Беатриче. Художник вложил в ее руку розу как символ неразрывной связи земного и небесного... Рафаэль, Микеланджело также изображены в моменты творческих озарений.
   Полотна большие по размеру – полтора метра, метр семьдесят на два. А картина «Христос с учениками» занимает всю стену мастерской.
   То, что сделал Геннадий Валентинович за такое короткое время, поражает воображение. Но он пока не показывает свои философские творения широкой публике, говорит:
– Рано еще. Пускай отстоится все.
   Работы разные, но есть нечто, что их объединяет, – все они написаны на фоне глубокого звездного неба, вечного, зовущего и прекрасного.

Светлана ФЕВРАЛЕВА,
фото Сергея Волкова и Александра Семенова.

Нажмите на изображение для скачивания в хорошем качестве