«И, наконец, в студенты посвящен...». О студенческих годах М.Ю. Лермонтова

А.И. Герцен в книге «Былое и думы» писал: «В истории русского образования и в жизни двух последних поколений Московский университет и Царскосельский лицей играют значительную роль».
   Следует заметить, что в начале XIX века в Российской империи существовали три университета – Виленский, Дерптский и Московский. К 20-м годам указанного века были открыты еще три высших учебных заведения: в 1805 году два университета – один в центральном регионе России – в Казани, второй – в Харькове, а в 1819 году Главный педагогический институт преобразован в Петербургский университет.
   Но, бесспорно, центром высшего образования России был Московский университет, открытый в 1755 году. В первой половине XIX века из стен его вышли выдающиеся ученые, общественные деятели, великие писатели, историки, литературные критики. По уставу 1804 года Московский университет имел 4 факультета: 1) нравственных и политических наук, 2) физических и математических наук, 3) врачебных и медицинских наук, 4) словесных наук. Срок обучения составлял 3 года.
   В «Летописи жизни и творчества М.Ю. Лермонтова» читаем, что 1 сентября 1830 года «по решению Правления Московского университета Лермонтов после сдачи необходимых экзаменов принят на нравственно-политическое отделение».
   Принят поэт был как своекоштный студент (так называли студентов, которые учились за свой счет). Разделение обучающихся на казеннокоштных и своекоштных было вызвано ограничениями количества могущих постигать науки за казенный счет (в Московском университете их могло быть не более тридцати), в то время как число своекоштных студентов ограничено не было. Еще в 1820 году для своекоштных студентов была введена плата за обучение в размере 20 рублей 57 копеек в год, которая впоследствии увеличивалась.
   В.С. Межевич, обучавшийся вместе с Лермонтовым, описывал его в этот период так: «молодой человек с смуглым, выразительным лицом, с маленькими, но необыкновенно быстрыми, живыми глазами», другой сокурсник поэта П.Ф. Вистенгоф причислил его к ряду студентов с самого начала «горячо принявшихся за науку».
   Однако первый курс М.Ю. Лермонтова-студента был омрачен вспыхнувшей в Москве холерой. 23 сентября 1830 года в университете был создан особый Комитет для охраны учебных заведений города. Комитет устроил временные больницы в самом университете, в его типографии, в университетском Благородном пансионе, в губернской гимназии; определил особенных врачей в Ботанический сад и обсерваторию; сделал необходимые и разумные распоряжения касательно просторнейшего размещения казеннокоштных студентов, их одежды и пищи. Занятия с этого дня были прекращены до 13 января 1831 года. Тем не менее уже в январе 1831 года в Московском университете сложился кружок М.Ю. Лермонтова, объединявший группу студентов по философским, литературным, политическим интересам. Несколькими годами позже картины студенческой жизни появятся в поэме «Сашка»:

Уже в первой половине февраля 1831 года Москва оживилась: в письме к М.А. Шан-Гирей, где М.Ю. Лермонтов «вступается за честь Шекспира», он сообщает, что в Москве «довольно весело: почти каждый вечер на бале. – Но великим постом я уже совсем засяду. В университете все идет хорошо».
   Пристрастие поэта к балам в этот период отмечает и Вистенгоф: «Лермонтов любил посещать каждый вторник тогдашнее великолепное дворянское собрание, блестящие балы которого были очаровательны». Между прочим, «он был всегда изысканно одет» и «окружен хорошенькими молодыми дамами высшего общества». «Танцующим мы его никогда не видели», – замечает мемуарист. Что касается прекрасных дам, на студенческие годы пришлось и одно из сильных увлечений поэта. А.П. Шан-Гирей вспоминал: «Будучи студентом, он был страстно влюблен...в молоденькую, умную, как день, и в полном смысле восхитительную В.А. Лопухину».
   Если в частной жизни можно было одеваться изысканно, то в университет – только в форменной одежде, что немало расстроило бы современного студента. П.Ф. Вистенгоф оставил ее описание:

Всем студентам была присвоена форменная одежда, наподобие военной: однобортный мундир с фалдами темно-зеленого сукна, с малиновым стоячим воротником и двумя золотыми петлицами, трехугольная шляпа и гражданская шпага без темляка; сюртук двубортный также с металлическими желтыми пуговицами, и фуражка темно-зеленая с малиновым околышком. Посещать лекции обязательно было не иначе как в форменных сюртуках.

А вот режим занятий вполне сопоставим и с сегодняшним:

К девяти часам утра мы собирались в нашу аудиторию слушать монотонные, бессодержательные лекции бесцветных профессоров наших: Победоносцева, Гастева, Оболенского, Геринга, Кубарева, Малова, Василевского, протоиерея Терновского. В два часа пополудни мы расходились по домам.

Читаем в поэме «Сашка»:

Сложными предметами считались «нравственное и догматическое богословие, а также греческий и латинский языки», которые во время сдачи экзаменов, по признанию Вистенгофа, «подкосили нас». Нелюбовь Лермонтова к греческому языку была сформирована еще в Тарханах при участии нанятого Е.А. Арсеньевой для обучения грека. Но уже на втором курсе М.Ю. Лермонтов мог похвастаться успехами. По классу английского языка лектором английской словесности был Эдуард Гарве, который «в классе литературы» читал «с критическим разбором и объяснениями отрывки из лорда Байрона, Вальтер-Скотта и Томаса Мура». Лермонтов получил по английской литературе 4  – высший в то время балл.
   «Бесцветным» же, по мнению Вистенгофа, профессорам П.В. Победоносцеву и М.С. Гастеву пришлось столкнуться с немыслимой дерзостью М.Ю. Лермонтова, осмелившегося сказать о богатстве своей библиотеки, «снабженной всем современным», и заметить, что «это слишком ново и до вас еще не дошло». Все бы хорошо, если бы не экзамены... Как следствие – после объяснения с администрацией возле фамилии поэта в списке студентов появилась помета «consilium abeundi» («посоветовано уйти»).
   Оказался поэт и невольным участником «маловской истории», явившейся 16 марта 1831 года первой в истории университета публичной демонстрацией студенческого протеста. В этот день из аудитории был изгнан реакционный профессор М.Я. Малов. Об этом рассказал в своих воспоминаниях А.И. Герцен, бывший в числе активистов студенческой затеи:

Малов был глупый, грубый и необразованный профессор в политическом отделении. Студенты презирали его, смеялись над ним. <...> Вот этот-то профессор ... стал больше и больше делать дерзостей студентам; студенты решились прогнать его из аудитории. Сговорившись, они прислали в наше отделение двух парламентеров, приглашая меня прийти с вспомогательным войском. Я тотчас объявил клич идти войной на Малова, несколько человек пошли со мной; когда мы пришли в политическую аудиторию, Малов был налицо и видел нас. <...> Через край полная аудитория была непокойна и издавала глухой, сдавленный гул. Малов сделал какое-то замечание, началось шарканье. <…>  – Вы выражаете ваши мысли, как лошади, ногами, – заметил Малов, воображавший, вероятно, что лошади думают галопом и рысью, – и буря поднялась; свист, шарканье, крик: «Вон его, вон его! …».  Малов, бледный как полотно, сделал отчаянное усилие овладеть шумом, и не мог, студенты вскочили на лавки. Малов тихо сошел с кафедры и, съежившись, стал пробираться к дверям; аудитория – за ним, его проводили по университетскому двору на улицу и бросили вслед за ним его калоши. Последнее обстоятельство было важно, на улице дело получило совсем иной характер; но будто есть на свете молодые люди семнадцати – восемнадцати лет, которые думают об этом.

История закончилась печально: зачинщики оказались в карцере, а 23 марта 1831 года в альбоме Н.И. Поливанова к стихам М.Ю. Лермонтова «Послушай! Вспомни обо мне» была сделана приписка: «Москва. Михайло Юрьевич Лермонтов написал эти строки в моей комнате во флигеле нашего дома на Молчановке, ночью, когда, вследствие какой-то университетской шалости, он ожидал строгого наказания». А.П. Шан-Гирей, троюродный брат поэта, впоследствии тоже вспоминал об этой истории:

Развлекаемый светскими удовольствиями, Лермонтов, однако же, занимался лекциями, но не долго пробыл в университете; вследствие какой-то истории с одним из профессоров, в которую он случайно и против воли был замешан, ему надо было оставить Московский университет.

Москва. Университет
Д. Афанасьев с работы неизвестного художника. 1950-60 годы (?)
Бумага, акварель
Из фондовой коллекции музея-заповедника «Тарханы»

Нужно отметить, что все последствия «маловской истории» остались внутри университета, руководство которого относилось вполне отечески к своим питомцам. Свидетельством этому служит и следующее обстоятельство, любезно переданное нам в воспоминаниях Вистенгофом:

Инспектора казеннокоштных и своекоштных студентов, а равно и помощники их (субинспектора) имели в императорских театрах во время представления казенные бесплатные места в креслах, для наблюдения за нравственностью и поведением студентов во время сценических представлений и для ограждения прав их от произвольных действий полиции и других враждовавших против них ведомств. Студенческий карцер заменял тогда нынешнюю полицейскую кутузку, и эта кара для студентов была гораздо целесообразнее и достойнее.

Как видим, студенческая жизнь была весьма разнообразной: и балы, и театры, и светские беседы. А.П. Шан-Гирею запомнился новогодний вечер 31 декабря 1831 года, когда на маскарад в Благородное собрание явился Лермонтов «в костюме астролога, с огромною книгой судеб под мышкой, в этой книге должность кабалистических знаков исправляли китайские буквы, вырезанные мною из черной бумаги, срисованные в колоссальном виде с чайного ящика и вклеенные на каждой странице; под буквами вписаны были… стихи, назначенные разным знакомым, которых было вероятие встретить в маскараде, где это могло быть и кстати, и очень мило...».
   Через полгода после ярких новогодних мадригалов, 6 июня 1832 года, Лермонтов подал прошение об увольнении из Московского университета. На оборотной стороне помечено: «Приказали означенного студента Лермантова, уволив из Университета, снабдить надлежащим о учении его свидетельством». Свидетельство выдано 18 июня. Не окончив полного курса университета, поэт отправился в Петербург для поступления в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Но студенческий период остался в его памяти, иначе не вспоминал бы он с теплотой и небольшой долей иронии о нем в поэме «Сашка».
   Так сложилось, что в период пребывания М.Ю. Лермонтова в университете вышел важный указ Николая I Правительствующему Сенату (18 февраля 1831 года):

Герцен Александр Иванович
М. Ламмель. Середина XIX века
Бумага, гравюра
Из фондовой коллекции музея-заповедника «Тарханы»

При способах воспитания в отечестве Нашем ныне существующих, и при твердом намерении Нашем еще более распространить и усилить их, Мы с прискорбием усматриваем некоторые примеры стремления к образованию юношества вне Государства и вредные последствия для тех, кои таковое чужеземное воспитание получают. Молодые люди возвращаются иногда в Россию с самыми ложными о ней понятиями. Не зная ее истинных потребностей, законов, нравов, порядка, а нередко и языка, они являются чуждыми посреди всего отечественного. В отвращение столь важных неудобств, Мы признали нужным постановить следующее:
   1) Российское юношество от 10 до 18-летнего возраста должно быть воспитываемо предпочтительно в отечественных публичных заведениях, или, хотя и в домах своих, под надзором родителей и опекунов своих, но всегда в России.
   2) Изъятия из сего правила могут быть делаемы единственно по каким-либо важным причинам и никогда иначе, как с Нашего разрешения.
   3) Юноши моложе 18-летнего возраста не могут быть отправлены в чужие края, для усовершенствования в науках.
   4) Те, при воспитании коих не будут соблюдены вышеизложенные правила, лишаются права вступать в военную и во всякую другую государственную службу.
   5) Правила сии имеют восприять свое действие для лиц, пребывающих ныне за границей, через 6 месяцев после того, как оные через миссии Наши будут им объявлены.

Сложно себе представить, что в кругах просвещенной молодежи, его не заметили. Мы не знаем, как отнесся к такому решению М.Ю. Лермонтов, но сегодня вышедший почти 200 лет указ заставляет задуматься...
   О значении же студенческого периода прекрасно сказал А.И. Герцен:

Университет, впрочем, не должен оканчивать научное воспитание; его дело – поставить человека à même продолжать на своих ногах; его дело – возбудить вопросы, научить спрашивать. Именно это-то и делали такие профессора, как М.Г. Павлов, а с другой стороны – и такие, как Каченовский. Но больше лекций и профессоров развивала студентов аудитория юным столкновением, обменом мыслей, чтений... Московский университет свое дело делал; профессора, способствовавшие своими лекциями развитию Лермонтова, Белинского, И. Тургенева, Кавелина, Пирогова, могут спокойно играть в бостон и еще спокойнее лежать под землей.