«Без этой благодетельной выдумки наши девушки умерли бы от скуки <…>. Там одна желает блеснуть бирюзами, другая бирюзовыми глазками, третья показать прекрасную ножку, иная ловкость в новом парижском па, а все увидеть и дружески позлословить друг друга. Все довольны, любопытство удовлетворено, тщеславие находит пищу, сердце бьется сильнее, и под шумок котильона (танца, которого изобретение я ставлю наравне с паровою машиною, компасом и летанием по воздуху) речи льются, улыбки расцветают...», – столь метко охарактеризовал бал, одно из ярких явлений дворянской культуры, А.А. Бестужев-Марлинский в «Романе в семи письмах». И как бы ни клеймили это явление современники за приверженность к светскости и дань правилам общественной жизни, бал был не просто развлечением. «Бал – есть жизнь в миниатюре, – писал один из современников Лермонтова, – со всеми ее обольщениями, интригами, странностями, кознями, со всем, что есть в ней сладкого и горького».
Бальный сезон начинался поздней осенью и разгорался зимой, в период от Рождества и до начала Великого поста. В остальное время в любом доме могли быть танцы под рояль, которые в большом свете балом не считались.
Организация настоящего бала была под силу лишь богатым дворянам. Если вспомнить отца Евгения Онегина, который «давал три бала ежегодно и промотался, наконец…», – несложно понять, что стоило это предприятие дорого... Особую заботу представляли не только «весьма заранее» разосланные или выдаваемые «изящные пригласительные билеты» или «пригласительные записочки», но и подготовка дома, который, по свидетельству современников, превращался в хаос.
Кроме прочего, солидный бал требовал оркестра, а танцевальные залы – огромного количества свечей. Но поскольку помимо света они давали невообразимый жар, прохладительные напитки и мороженое тоже становились расходной статьей танцевального вечера. Кстати, для А.С. Пушкина наличие мороженого, по его собственному признанию, было единственным удовольствием, которое он испытывал на балах: «Было не слишком тесно и много мороженого, так что мне было очень хорошо». А вот М.Ю. Лермонтов мороженому отвел роковую роль, сделав его причиной гибели героини драмы «Маскарад» Нины Арбениной.
Желающие удивить устраивали балы с особым шиком. Об одном из таких московских балов рассказывает в 1843 году в своем письме к А.М. Хюгель М.А. Лопухина, друг М.Ю. Лермонтова:
Нынче вечером в городе будет очень интересный бал, который дает господин Свиньин, знаешь, тот богач, предмет отчаяния всех невест, которые надеются, да все безуспешно, так как он до сих пор холост. Вот он-то и дает этот бал. У него дом, как игрушка, отделан со вкусом и богатством, словом, прелесть. Хозяйкою бала будет Ольга Долгорукова. Будут присутствовать только молодые женщины, и каждая из этих дам получит от него сторублевый букет. А букет Долгоруковой будет стоить восемьсот, потому что он с сюрпризом в виде веера замечательной работы и с прелестными стихами в ее честь. Через две недели он рассчитывает устроить танцевальный урок – так он называет бал для девиц.
Выставка «Мода, престол которой в Париже…» из фондовой коллекции музея-заповедника «Тарханы»
Фотографии из архива музея
Несложно догадаться, что форма одежды для бала была особенной. Дамам приходилось продумывать каждую мелочь. Зависимость от общественного мнения была настолько серьезной, что «некстати пришитый бант, не на месте приколотый цветок мог навсегда разрушить ее будущность» (М.Ю. Лермонтов «Княгиня Лиговская»). Бальные платья молодых девушек, только начинавших выезжать, выполнялись в светлых тонах и украшались живыми цветами, кружевами, жемчугом. Зрелые дамы использовали дорогие ткани, богато украшенные драгоценностями. В.А. Соллогуб в повести «Большой свет» запечатлел картину бала:
Женщины, покрытые бриллиантами, увенчанные цветами, в тканях прозрачных и воздушных, порхали по зеркальному паркету под шумный говор пестрой толпы.
Обязательной частью бального костюма были лайковые перчатки, (лайка – кожа козы, телят, овцы, обладающая большой тягучестью). Главное условие – белоснежность и плотное облегание руки (в лермонтовское время в моде были перчатки по локоть). Ни под каким предлогом танцевать без перчаток не допускалось, даже без одной перчатки, – как мужчинам, так и дамам.
Дополнения к нарядам зачастую были наполнены особым смыслом. Например, цветы, живые или искусственные, «говорили» порой больше, чем хозяйка, ими украшенная. Василек означал верность, маргаритка – терпение и печаль, фиалка – скромность и величие… В период правления Александра I в моду вошли «александровские букеты». С.П. Жихарев, писатель, драматург, переводчик, сенатор, театрал и мемуарист, описывал это явление так:
…в память пребывания его в Берлине дамы ввели в моду носить букеты под названием Александровских, которые собраны из цветов, составляющих по начальным буквам своим имя Alexandr. Без этого букета ни одна порядочная женщина не смеет показаться в обществе, ни в театр, ни на гулянье. Вот из каких цветов составляются букеты, которые разнятся только величиною и ценностью: большие носят на груди, а маленькие в волосах: анемон, лилия, желуди, амарант, акация, гвоздика, анютины глазки, плющ и роза.
Настоящими произведениями искусства могли быть портбукеты – аксессуар в виде небольшого футляра для цветов, который крепился к платью или носился в руках. Аналогом мужского портбукета были бутоньерки, которые вставлялись в петлицу на отвороте фрака. Иногда в виде портбукета выполнялись специальные бальные книжечки, которые служили для записи очередности кавалеров на балах. Для удобства использования они делались маленькими, не более ладони. К ним прикреплялась цепочка, чтобы дамы могли носить их на запястье или прикреплять к платью.
Несомненно, самым привлекательным аксессуаром на бале был веер, выполнявшийся зачастую из дорогих материалов (слоновая кость, шелк, перламутр, редкие породы дерева), который, помимо функции опахала (помним про жар от свечей), был наделен возможностью невербального общения. Когда-то во Франции родилось изречение: «Веер в руках красавицы – скипетр на владение миром». А французская писательница Мадам де Сталь любила говорить, что «из всех предметов, составляющих туалет элегантной женщины, ни один она не может так ловко использовать, как веер». Владеющие языком веера хорошо знали его секреты: «Люблю тебя» – держа развернутый веер перед глазами, приложить руку к сердцу, «Прощай» – закрытый веер повесить на правую руку, «Свидание в условленный час» – число выдвинутых пластин веера показывает время свидания и др.
В отличие от женского бальный костюм мужчины был строг: фрак, начищенные до блеска туфли, модный жилет, белоснежное белье и перчатки. Исключения делались лишь для военных: им разрешено было посещать бал в парадном варианте форменной одежды, которая была жестко регламентирована. В августе 1839 года великий князь Михаил Павлович за неформенное шитье на воротнике и обшлагах виц-мундира отправил М.Ю. Лермонтова «под арест прямо с бала», который давали в ротонде царскосельской китайской деревни дамы офицерам расположенных там гвардейских полков.
Большинство мужчин не меньше дам волновались перед балом. А.А. Бестужев-Марлинский так описывал героя «Романа в семи письмах»:
Завтра же, не далее как завтра, буду я танцевать котильон с нею, и, прости мое ребячество… мне уже воображается, будто я собираюсь на бал, верчусь перед зеркалом, рву с нетерпением перчатки… минуты длятся, часы стоят – кажется, век не придет пора! Но вот бьет десять – я кричу: «Пошел к князю Г.», и в карете качусь, выдумывая фразы, которых не удастся высказать. Но вот приехали… подножка падает – и я прыгаю на лестницу, унизанную дремлющими лакеями, два шага – и я в передней зале, оправляю волосы, осматриваю пуговки и крючки и с трепещущим сердцем, но спокойным лицом вхожу в танцевальную залу, где музыка гремит и все горит, все блещет.
Картинки мод из журнала «Московский телеграф». 1830-е годы
Фондовое собрание музея-заповедника «Тарханы»
Дамы и кавалеры не случайно столь серьезно относились к возможности успешно подать себя «в модном свете»: с малолетства обучались танцам, манерам, тщательно выбирали наряды… Остроумный Пушкин назвал когда-то бал «ярмаркой невест». В сущности, главное, к чему должно стремиться молодым людям… Устроителям бала иногда приходилось заниматься так называемой «вербовкой» кавалеров. С.П. Жихарев еще в 1807 году писал о своих переживаниях на этот счет:
3-го числа февраля назначен у графа Орлова большой бал… Танцовщиц в виду много, но танцоров почти вовсе нет. Некоторые известные дамы, коротко знакомые в доме графа, имеют поручение от молодой графини вербовать хороших кавалеров... Не знаю, почему Катерина Александровна Муромцева считает меня в числе хороших кавалеров и предложила взять меня с собою вместе с старшим ее сыном. «Но я решительно танцевать не умею, – сказал я, – застенчив и неловок»», – на что автор этих строк получил чудесный совет: «Болтай себе без умолку с своей дамой – и не заметят, как танцуешь».
Но как бы ни были изворотливы способы произвести хорошее впечатление, главное умение, которое было необходимо, – это ловкость и изящество в танцах. Каждый промах мог помешать карьере. Нам сегодня сложно понять, какой удар был нанесен князю А.П. Гагарину, прочитавшему объявление в газете: «Не угодно ли князю Гагарину, потерявшему каданс на таком-то балу, за получением оного явиться к танцмейстеру Йогелю?». На языке пушкинской эпохи «потерять каданс» – сбиться с такта.
Итак, в назначенный день дамы и кавалеры съезжались на бал. Чтобы представить себе, какая обстановка ожидала гостей, обратимся к воспоминаниям Е.А. Сушковой. Ею описан один из балов у «госпожи К.», проходивший в 1834 году, где был и М.Ю. Лермонтов:
В швейцарской снимали шубы и прямо входили в танцевальную залу по прекрасной лестнице, убранной цветами, увешанной зеркалами; зеркала были так размещены в зале и на лестнице, что отражали в одно время всех приехавших и приезжающих; в одну минуту можно было разглядеть всех знакомых.
Бальные танцы в XIX веке были довольно разнообразны, а порядок их следования четко определен. Но поскольку на больших балах могла произойти путаница, для руководства порядком танцев, назначения фигур в них, а также указаний оркестру избирался распорядитель или «дирижер».
Для начала мероприятия, подчеркивающего его торжественность, был определен полонез (или «польский»). «Этим танцем хозяин дома открывал всякий бал… Он должен был провести всю вереницу гостей тысячью прихотливых извивов, через все апартаменты. <…> Поступь требовалась ритмичная, мерная, плавная; она должна была придавать всему кортежу гармоничное равновесие. Нельзя было двигаться торопливо, внезапно менять место, казаться утомленным. Скользили подобно лебедям, плывущим по течению, гибкие тела которых как бы вздымались и опускались невидимыми волнами. Кавалер предлагал своей даме то одну руку, то другую, то едва касаясь кончиков ее пальцев, то крепко держа их в своей ладони; он переходил, не оставляя ее, то по левую ее руку, то по правую, и все эти движения, подхватываемые каждой парой, легкой дрожью пробегали по всему телу гигантского змея. В эти минуты прекращались разговоры, слышен был только стук каблуков, отбивавших такт, шелест шелка, звук ожерелий, подобный звону чуть затронутых маленьких колокольчиков. Затем все прерванные звучания возобновлялись, раздавались легкие и тяжелые шаги, браслеты задевали кольца, веера слегка касались цветов, вновь начинался смех, а звуки музыки покрывали все перешептывания…», – описывал полонез Ференц Лист.
Танец-шествие, «ходячий разговор», как называли еще полонез, представлял определенную сложность. «Наверное, не так-то просто идти, касаясь друг друга лишь кончиками пальцев, под огнем тысячи глаз, с такой легкостью становящихся ироничными: здесь видны как на ладони самая малая неуклюжесть в движениях, самая легкая неуверенность в ногах, самое неуловимое непопадание в такт. Военная выправка спасает многих, но какая трудность для дам! Однако большинство превосходно выходят из положения, и о многих дамах можно сказать: "Богиню видно по походке" …пройти с благородством, изяществом и простотой, когда со всех сторон на вас смотрят!», – вспоминал граф М.Ю. Бутурлин.
Чинный полонез сменяла кадриль (в переводе с французского «четверка»), в которой пары располагались четверками, одна против другой. Наибольшей популярностью танцев этого вида пользовалась французская кадриль. Она состояла из нескольких фигур, которые сменяли друг друга, как куплеты песни. Игры и вариации, входившие в состав кадрили, позволяли показать, на что способны танцующие, – недаром в руководстве к этому танцу автор пособия указывал возможные варианты па (шассе, круазе, глиссе, пируэты и пр.).
После кадрили объявлялся вальс, «непристойная близость особ обоего пола» в котором крайне смущала старшее поколение, а В. Гете считал этот танец настолько интимным, что клялся никогда не позволять своей будущей жене танцевать его ни с кем, кроме себя. М. Сперанский писал дочери: «Жаль только, что глупый вальс занял место французских кадрилей; но есть надежда, что и у нас он сделается столько же дряхл и смешон, как в некоторых других государствах».
Еще в самом начале XIX века в России вальс танцевали не на три, а на два па, что поражало иностранцев. В 1805 году англичанин Пойл писал:
…для ваших летучих вальсов в целой Европе мастера только вы, русские, и, кроме русских дам, этих чересчур быстрых, почти воздушных летков не выдержит ни англичанка, ни немка, ни даже француженка.
Таким вальс «нарисовал» и А.С. Пушкин:
Однообразный и безумный,
Как вихрь жизни молодой,
Кружится вальса вихрь шумный.
Чета мелькает за четой.
В 1840-х годах XIX века на балах стали исполнять польку, – танец не польского, как можно принять по названию, а чешского происхождения. «Полька везде нынче в моде!.. даже глагол придумали, не говорят – танцевать польку, но – полькировать!», – отмечала М.А. Лопухина.
Но душой бала была мазурка. Она появилась в Петербурге в 1810 году, перекочевав из Парижа. Именно там она превратилась из польского национального танца в бальный и соединила польскую энергию, горячность, гонор (или гордость) с французской мягкостью и грациозностью движений. Французский поэт и прозаик Теофиль Готье писал:
Когда в полонезе пройдены были зал и галерея, бал начался. Танцы ничем характерным не отличались: это были кадрили, вальсы, редовы (т.е. польки), как в Париже, Лондоне, Мадриде, Вене, повсюду в лучшем свете. Исключение однако составляет мазурка, которую танцуют в Санкт-Петербурге в невиданным совершенством и элегантностью.
Часто именно для мазурки партнера выбирали не прямо, а «по псевдониму»: к молодому человеку подводили двух дам, заранее избравших себе условное название (псевдоним), например, название цветов. Распорядитель спрашивал: «Роза или ромашка?». Кавалеру нужно было выбрать одно из них, носительница которого становилась его партнершей. То же могли делать и мужчины, а выбирала дама. Такой способ выбора партнера назывался «игрой в качества».
По праву этот танец был экзаменом для лучших танцоров, где непременным было мужское соло. «Дама в мазурке идет ровно, плавно, заботясь только об изяществе своей фигуры. Мягкость и плавность движений служат ее лучшими украшениями. Без всяких порывов вычурности, отдавшись в полную власть кавалера, дама скользит или бегает по паркету, подстрекая кавалера к энергии своими спокойными движениями. Она совершенный контраст его удали и размашистости.
Мазурка – это целая поэзия для того, кто танцует толково, а не бросается зря, с единственной заботой затрепать свою даму да вдоволь настучаться выносливыми каблуками», – свидетельствовали современники. А еще о ней говорили: «Мазурку надо танцевать хорошо или не танцевать вовсе!».
За резвой мазуркой разгоряченные участники вступали в финальную часть: завершением бала был котильон – танец-игра. Он сочетал в себе фигуры вальса, мазурки и польки.
Это были «фигуры с шутками», подавание карт, узелков, обманывание и отскакивание, перепрыгивание через платок… и что всего привлекательнее, битье кавалером в ладоши вслед вальсирующей пары, дабы перестала танцевать» (танцмейстер Петровский). Хореограф Целлариус характеризовал роль этого танца так:
Известно, какое важное место занимал котильон в танцевальных собраниях: известно, какое воодушевление и какое разнообразие развивал он на окончании балов, которые считались бы неполными, если бы не имели эпилогом котильона.
Котильон танцевали «до упаду». «Попурри и котильон (которые сливаются ныне воедино) – роковые танцы для незнакомых между собою. Я всегда называл их двухчасовою женитьбою, потому что каждая пара испытывает в них все выгоды и невыгоды брачного состояния», – писал А.А. Бестужев-Марлинский.
Контингент участников всех танцев на бале тоже строго регламентировался: протанцевать весь бал могли только молодые люди обоих полов. Для женщины бальный век безвозвратно заканчивался с того момента, как она начинала вывозить на бал свою старшую дочь, а если старшими были сыновья – с момента их женитьбы. Про «бальный» возраст женщины рассуждали так: молодой – танцует, средний – не танцует, но еще не играет в карты, а «старость определилась для нее резким образом. Она отказалась от розового цвета и начала играть в карты». Александр Никитенко, журналист, историк литературы, цензор, в 1831 году писал об этом:
Был на балу у генерала Германа, инспектора классов в Екатерининском институте в Смольном монастыре. Все наши бальные собрания одинаковы. Разница только в убранстве комнат да в большей или меньшей роскоши угощений. Три рода людей обыкновенно присутствуют на балах: танцующие, бостонисты и зрители, в свою очередь разделяющиеся на зрителей игры и танцев. К последним принадлежат устаревшие дамы – матушки героинь французского кадриля и котильона – или мужчины, приглашаемые для счета. Меня танцы всегда пленяют. Я люблю наблюдать за игрою физиономий танцующих пар.
Театрализованное представление «Минувших дней очарованье…» в музее-заповеднике «Тарханы»
Фотографии из архива музея
Для узкого круга друзей устраивались семейные балы. В. Кюхельбекер, поэт и общественный деятель, друг Пушкина и Баратынского, в 1840 году писал:
После очень и очень неприятного вчерашнего дня я сегодня веселился, как ребенок. Истомин для нас затеял un petit bal de famille et imaginez vous (маленький семейный бал, и представьте себе – фр.) я, старый хрыч, плясал без отдыху кадрили, мазурки, вальсы и бог знает что еще, разумеется, путал фигуры как нельзя лучше; но, право, мы более веселились, чем на ином чопорном городском настоящем балу.
Именно таким является реконструированный музеем-заповедником «Тарханы» бал XIX века. Посетив театрализованное представление «Минувших дней очарованье...», вы с легкостью погрузитесь в эпоху, ушедшую вместе с особыми формулами вежливости, завораживающим шорохом пышных юбок, блеском начищенных ботинок, непременной белизной свежих перчаток и особым вкусом воздуха усадебной жизни.