День памяти А.С. Пушкина

27 января 1837 года около пяти часов пополудни на дуэли был смертельно ранен А.С. Пушкин. В тот же вечер по Петербургу распространился слух о его смерти. М.Ю. Лермонтов, накануне Рождества заболевший простудой, находился у бабушки, отпущенный из полка в отпуск для излечения. «Я был еще болен, когда по городу разнеслась весть о несчастном поединке Пушкина, — писал он. — Некоторые из моих знакомых привезли ее ко мне, обезображенную разными прибавлениями». Под влиянием этой «вести» 28 января Лермонтов написал первые 56 строк стихотворения «Смерть поэта», оканчивающегося словами: «Приют певца угрюм и тесен, и на устах его печать». Но 28 января Пушкин был еще жив. Он умер 29 января днем в 2 часа 45 минут.

И.И. Панаев вспоминал: «Трагическая смерть Пушкина пробудила Петербург от апатии. Весь Петербург всполошился. В городе сделалось необыкновенное движение. На Мойке у Певческого моста (Пушкин жил тогда в первом этаже старинного дома княгини Волконской) не было ни прохода, ни проезда. Толпы народа и экипажи с утра до ночи осаждали дом: извозчиков нанимали, просто говоря: «к Пушкину», и извозчики везли прямо туда. Все классы петербургского народонаселения, даже люди безграмотные, считали как бы своим долгом поклониться телу поэта. Это было уже похоже на народную манифестацию, на очнувшееся вдруг общественное мнение».

Стихотворение Лермонтова стало первым откликом на гибель А.С. Пушкина и быстро распространилось по городу. И.И. Панаев писал: «Стихи Лермонтова <…> переписывались в десятках тысяч экземпляров и выучивались наизусть всеми». В.А. Жуковский увидел в «Смерти поэта» «проявление могучего таланта», а при Дворе повторяли мнение самого императора: «Этот, чего доброго, заменит России Пушкина!»

Однако «высший свет» в большинстве своем был на стороне убийцы поэта офицера-кавалергарда Жоржа Дантеса. Среди высокопоставленных недоброжелателей Пушкина называли министра иностранных дел К. В. Нессельроде и начальника штаба корпуса жандармов Л.В. Дубельта. Дубельт решением императора был приставлен к бумагам покойного Пушкина, Лермонтову это было известно. Не случайно профиль Дубельта Лермонтов нарисовал на черновом автографе стихотворения «Смерть поэта». Дамы «света» утверждали, что Пушкин «не имел права требовать любви от жены своей». Даже бабушка Лермонтова, Елизавета Алексеевна, и та считала, что Пушкин сам во всем виноват: «не в свои сани сел и, севши в них, не умел ловко управлять своенравными лошадками, мчавшими его и намчавшими наконец на тот сугроб, с которого одна дорога была только в пропасть». Лермонтов с бабушкой своей не пытался спорить, а только кусал ногти и уезжал со двора на целые сутки. Бабушка, поняв его чувства, перестала говорить при нем о светских толках. Но эти толки так подействовали на Лермонтова, что он вновь заболел. Е.А. Арсеньева пригласила к нему доктора Н.Ф. Арендта, бывшего у Пушкина в его последние дни. По словам Н.Д. Юрьева (дальнего родственника и однокашника Лермонтова по школе), Арендт, «не прописывая никаких лекарств, вполне успокоил больного своею беседою, рассказав ему всю печальную эпопею тех двух с половиной суток, которые прострадал раненный Пушкин <…> Лермонтов еще больше возлюбил своего кумира после этого откровенного сообщения, обильно и безыскусно вылившегося из доброй души Арендта».

В это время больного Михаила Юрьевича приехал навестить камер-юнкер Николай Аркадьевич Столыпин (брат А.А. Столыпина-Монго). Н.Д. Юрьев, бывший свидетелем их встречи, рассказывал: «Столыпин расхваливал стихи Лермонтова на смерть Пушкина; но только говорил, что напрасно Мишель, апофеозируя поэта, придал слишком сильное значение его невольному убийце, который, как всякий благородный человек, после всего того, что было между ними, не мог бы не стреляться <…> Лермонтов сказал на это, что русский человек, конечно, чистый русский, а не офранцуженный и испорченный, какую бы обиду Пушкин ему не сделал, снес бы ее, во имя любви своей к славе России, и никогда не поднял бы на этого великого представителя всей интеллектуальности России своей руки. Столыпин засмеялся и нашел, что у Мишеля раздражение нервов. <…> Но наш Мишель закусил уже поводья, и гнев его не знал пределов. Он сердито взглянул на Столыпина и бросил ему: «Вы, сударь, антипод Пушкина, и я ни за что не отвечаю, ежели вы сию секунду не выйдете отсюда». В тот же вечер, 7 февраля, было написано «известное прибавление, в котором явно выражался весь спор»:

А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда — все молчи!..
Но есть и Божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет;
Он не доступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперед.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!

Вскоре и эти стихи широко распространились в петербургской публике. Стихотворение «Смерть поэта» стало событием в литературной и общественной жизни России того времени и явило миру имя другого великого поэта — Лермонтова. Действительно, более чем кто-либо из других поэтов, откликнувшихся на смерть Пушкина (П.А. Вяземский, А.В. Кольцов, Е.А. Баратынский, Ф.Н. Глинка, М.Ф. Ахундов, В.А. Жуковский, Ф.И. Тютчев, А.И. Полежаев, Н.П. Огарев) Лермонтов сумел выразить чувство беспредельной «сердечной горечи» и гражданского негодования. В.В. Стасов, в 1837 году ученик Училища правоведения, вспоминал о том, как «подымала сила лермонтовских стихов», как «заразителен был жар, пламеневший в этих стихах. Навряд ли когда-нибудь еще в России стихи производили такое громадное и повсеместное впечатление». Один из списков заключительной части стихотворения «Смерть поэта» с надписью «Воззвание к революции» был послан Николаю I анонимным лицом по городской почте. У Лермонтова и жившего с ним в той же квартире его друга С.А. Раевского был произведен обыск. 19 февраля Лермонтова посадили под арест в одну из комнат Главного штаба. Пускали к нему только камердинера, приносившего из дома обед. Как вспоминал А.П. Шан-Гирей, Лермонтов велел своему слуге Андрею Соколову завертывать хлеб в серую бумагу, и на этих клочках, с помощью вина, печной сажи и спички, написал несколько стихотворений: «Когда волнуется желтеющая нива…», «Я, Матерь Божия, ныне с молитвою…», «Сосед» («Кто б ни был ты, печальный мой сосед…») и переделал старое стихотворение «Узник» («Отворите мне темницу…»), прибавив к нему последнюю строфу:

Одинок я — нет отрады:
Стены голые кругом,
Тускло светит луч лампады
Умирающим огнем;
Только слышно: за дверями
Звучно-мерными шагами
Ходит в тишине ночной
Безответный часовой.

23 февраля в Министерстве Военного департамента было заведено «Дело… по записке генерал-адъютанта графа Бенкендорфа о непозволительных стихах, написанных корнетом лейб-гвардии Гусарского полка Лермонтовым и распространении оных губернским секретарем Раевским». 25 февраля состоялось «высочайшее повеление», по которому корнет Лермонтов был переведен тем же чином в Нижегородский драгунский полк на Кавказ, а Раевский, «по выдержании на гауптвахте» одного месяца, отправлен в Олонецкую губернию «на службу по усмотрению тамошнего губернатора». (В декабре 1838 года С.А. Раевский был прощен, и дозволено ему «продолжать службу на общих основаниях»). Стихотворение «Смерть поэта» при жизни Лермонтова не было напечатано. Оно опубликовано впервые в 1856 году за границей в «Полярной звезде», издаваемой А.И. Герценом и Н.П. Огаревым. Но распространившееся в многочисленных списках оно сблизило Лермонтова с друзьями Пушкина, с редакцией журнала «Современник». Именно в пушкинском «Современнике» в мае 1837 года, когда Лермонтов был уже на Кавказе, появилось его новое стихотворение «Бородино».