Николай Степанович Гумилёв (3 [15] апреля 1886, Кронштадт — 26 августа 1921, под Петроградом) — русский поэт Серебряного века, создатель школы акмеизма, переводчик, литературный критик.
Фотография Н.С. Гумилева из коллекции Нью-Йоркской публичной библиотеки. Подпись на фотографии:«Означенное на сей фотографической карточке (действительно) и означает личность сына статского советника Николая Степановича Гумилева. 1906, июля 3 дня г. Царское Село. Пристав В (Сахаров)»
В центре поэтического внимания Н.С. Гумилева, как и у М.Ю. Лермонтова, — жизненная активность человека. Знаток Востока, путешественник, натура, соединявшая в себе воина и поэта, Гумилев находил определенные психологические и биографические параллели между собой и Лермонтовым, указывая на такие точки соприкосновения с поэтом, как раннее знакомство с Кавказом, обусловившее становление обоих поэтов, их пристальное внимание к теме Востока. М.Ю. Лермонтов в значительной мере определил отношение Гумилева к миссии поэта, к поэтическому слову, обладающему огромной силой нравственного воздействия. Идеи Лермонтова по-своему преломились в стихотворениях Гумилева «Пророки», «Правый путь», «Восьмистишие», «Естество», «Слово», «Молитва мастеров», в критических статьях «Жизнь стиха» (1910), «Анатомия стихотворения» и др.
Итогом многолетних раздумий над творчеством Лермонтова, его судьбой является признание, сделанное, по свидетельству И. Одоевцевой, зрелым Гумилевым в дружеской беседе:
«Я с самого детства и сейчас еще больше всех поэтов люблю Лермонтова... Давно пора понять, что Лермонтов в поэзии явление не меньшее, чем Пушкин, а в прозе несравненно большее... Это мое искреннее, глубокое убеждение. Русская проза пошла... с „Героя нашего времени“. Проза Лермонтова чудо. Еще большее чудо, чем его стихи... Перечтите „Княжну Мери“. Она совсем не устарела. Пока существует русский язык, она никогда не устареет. Если бы Лермонтов не погиб!».
Интересные суждения о Лермонтове, тонкие наблюдения над его поэтической манерой содержатся в отзыве Гумилева на сборник стихотворений Вячеслава Иванова «Cor ardens» (1911) и в рецензии на «Ночные часы» А. Блока (1912).
О волшебной силе стихотворения «Выхожу один я на дорогу» говорится в статье «Жизнь стиха»; в статье «Теофиль Готье» (1911) с восхищением упоминается «Ангел» и дается высокая оценка поэзии Лермонтова 1840 — 1841 годов.
Романтический герой Н.С. Гумилева — «избранник свободы», скиталец, «блудный сын», любимец «Музы Дальних Странствий», «отступник... обретший все и вечно недовольный» (напр., в поэме «Открытие Америки», 1910, стихотворениях «Я в лес бежал из городов», «Да, мир хорош, как старец у порога», «Снова море», «Рыцарь счастья», «Мои читатели» и др.) — обнаруживает некоторые черты сходства с мятежными героями М.Ю. Лермонтова. Однако устремления героев Гумилева в социально-историческом и этическом плане противоположны героям Лермонтова; принципиальное различие поэтической позиций наглядно проявляется в решении патриотической и батальной темы.
Тенденция стихотворений Гумилева «Наступление», «Война», «Солнце духа», «Старые усадьбы», «Барабаны, гремите, а трубы — ревите, а знамена везде взнесены...» (1914—1920) и фронтовых очерков 1915—1916 «Записки кавалериста» не была исторически прогрессивной. Война для Гумилева — жертвенная мистерия или повод для проявления индивидуального героизма, самоутверждения. Из-за превратного понимания любви к родине Н.С. Гумилев оказался в лагере врагов Советской власти.
Лермонтовская энциклопедия. М., 1980. С. 123
Пророки
И ныне есть еще пророки,
Хотя упали алтари,
Их очи ясны и глубоки
Грядущим пламенем зари.
Но им так чужд призыв победный,
Их давит власть бездонных слов,
Они запуганы и бледны
В громадах каменных домов.
И иногда в печали бурной
Пророк, не признанный у нас,
Подъемлет к небу взор лазурный
Своих лучистых, ясных глаз.
Он говорит, что он безумный,
Но что душа его свята,
Что он в печали многодумной
Увидел светлый лик Христа.
Мечты Господни многооки,
Рука Дающего щедра,
И есть еще, как он, пророки —
Святые рыцари добра.
Он говорит, что мир не страшен,
Что он Зари Грядущей князь...
Но только духи темных башен
Те речи слушают, смеясь.
Правый путь
В муках и пытках рождается слово,
Робкое, тихо проходит по жизни,
Странник оно, из ковша золотого
Пьющий остатки на варварской тризне.
Выйдешь к природе! Природа враждебна,
Все в ней пугает, всего в ней помногу,
Вечно звучит в ней фанфара молебна
Не твоему и ненужному Богу.
Смерть? Но сперва эту сказку поэта
Взвесь осторожно и мудро исчисли, —
Жалко не будет ни жизни, ни света,
Но пожалеешь о дарственной мысли.
Что ж, это путь величавый и строгий:
Плакать с осенним пронзительным ветром,
С нищими нищим таиться в берлоге,
Хмурые думы оковывать метром.
Восьмистишие
Ни шороха полночных далей,
Ни песен, что певала мать,
Мы никогда не понимали
Того, что стоило понять.
И, символ горнего величья,
Как некий благостный завет, —
Высокое косноязычье
Тебе даруется, поэт.
Естество
Я не печалюсь, что с природы
Покров, ее скрывавший, снят,
Что древний лес, седые воды
Не кроют фавнов и наяд.
Не человеческою речью
Гудят пустынные ветра,
И не усталость человечью
Нам возвещают вечера.
Нет, в этих медленных, инертных
Преображеньях естества -
Залог бессмертия для смертных,
Первоначальные слова.
Поэт, лишь ты единый в силе
Постичь ужасный тот язык,
Которым сфинксы говорили
В кругу драконовых владык.
Стань ныне вещью, богом бывши,
И слово веще возгласи,
Чтоб шар земной, тебя родивший,
Вдруг дрогнул на своей оси.
Слово
В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.
И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине.
А для низкой жизни были числа,
Как домашний, подъяремный скот,
Потому что все оттенки смысла
Умное число передает.
Патриарх седой, себе под руку
Покоривший и добро и зло,
Не решаясь обратиться к звуку,
Тростью на песке чертил число.
Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангелии от Иоанна
Сказано, что Слово это - Бог.
Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества.
И, как пчелы в улье опустелом,
Дурно пахнут мертвые слова.
Молитва мастеров
Я помню древнюю молитву мастеров:
Храни нас, Господи, от тех учеников,
Которые хотят, чтоб наш убогий гений
Кощунственно искал всё новых откровений.
Нам может нравиться прямой и честный враг,
Но эти каждый наш выслеживают шаг.
Их радует, что мы в борении, покуда
Петр отрекается и предает Иуда.
Лишь небу ведомы пределы наших сил,
Потомством взвесится, кто сколько утаил.
Что создадим мы впредь, на это власть Господня,
Но что мы создали, то с нами посегодня.
Всем оскорбителям мы говорим привет,
Превозносителям мы отвечаем — нет!
Упреки льстивые и гул молвы хвалебный
Равно для творческой святыни непотребны.
Вам стыдно мастера дурманить беленой,
Как карфагенского слона перед войной.