В нашей литературе сложилось представление о Лермонтове как о трагическом поэте и человеке. Не будем опровергать ничьих мнений, просто прочитаем некоторые из воспоминаний современников, в которых Лермонтов предстает как шалун, балагур, неистощимый выдумщик молодеческих проказ, любитель рассказывать анекдоты.
"Лермонтов никому не уступал в остротах и веселых шутках, ― писал А.М. Меринский. ― В юнкерской школе, а потом в гусарском полку он считался одним из первых шалунов и был горазд на всякие, иногда и не слишком приятные для других проказы". Например, в выпускном классе школы Лермонтов и еще три юнкера составили так называемый "нумидийский эскадрон", в котором "плотно взявши друг друга за руки, быстро скользили по паркету легкокавалерийской камеры, сбивая с ног попадавшихся им навстречу новичков". Бывали и ночные вылазки "нумидийцев", кончавшиеся, в частности, обливанием спящего "противника". Зимой юнкера часто развлекались музицированием. Лермонтов, не терпя пения хором, "немедленно присоединялся к поющим, прегромко запевал совсем иную песню и сбивал всех с такта; разумеется, при этом поднимался шум, хохот и нападки на Лермонтова". Тогда же он часто для общей забавы переделывал тексты известных романсов, выставляя многих юнкеров героями этих сочинений.
Поэт в форме Тенгинского пехотного полка. Литография В. Бахмана (1860 г.) по акварели К.А. Горбунова, 1841 г.
В.П. Бурнашев, со слов Н.Д. Юрьева, рассказывал, что однажды, будучи уже гусаром, Лермонтов зажился на службе в Царском Селе дольше обыкновенного, а бабушка в Петербурге ждала его на блины, так как была масленница. Друзья-приятели во главе с Юрьевым пообещали привезти его к бабушке. Когда они приехали в Царское, застали у Лермонтова "пир горой и, разумеется, были приняты с распростертыми объятиями". Отпраздновав встречу, отправились в Петербург, взяв с собою на дорогу "корзину с полокороком, четвертью телятины, десятком жареных рябчиков и с добрым запасом различных ликеров, ратафи, бальзамов и дюжиною шампанской искрометной влаги". По дороге веселые гусары по предложению Лермонтова составили "всенародную энциклопедию фамилий": каждый назвал себя вымышленной фамилией, в которой слова "дурак", "болван", "скот" играли главную роль. И таким образом явились: "дон Скотилло, боярин Болванешти, фанариот Мавроглупато, лорд Дураксон, барон Думишвейн, пан Глупчинский, синьор Глупини, паныч Дураленко и, наконец, чистокровный российский дворянин Скот Чурбанов". Последнее прозвище присвоил себе Лермонтов. Именитые господа оставили свои автографы в каком-то балагане при дороге, употреблявшемся летом для торговли, а зимой пустующем, в коем они сели перекусить.
Гостьми был полон балаган:
Болванешти, молдаван,
Стоял с осанкою воинской;
Болванопуло было грек,
Чурбанов, русский человек,
Да был еще поляк Глупчинский.
Но тщетна жажда славы! Когда летом того же года Юрьев, проезжая по той дороге, заглянул в тот балаган, он увидел, что стихи их были уничтожены ремонтом. Так последние четыре строки этого стихотворения, испарившиеся из памяти Юрьева, оказались навсегда утерянными для потомства.
"За разные шалости и мелкие проступки против дисциплины и формы Лермонтов часто сиживал на гауптвахте в Царском Селе, ― писал биограф поэта П.А. Висковатов. ― Однажды он явился на развод с маленькою, чуть-чуть не детскою, игрушечною саблею, несмотря на присутствие великого князя Михаила Павловича, который тут же дал поиграть ею маленьким великим князьям Николаю и Михаилу Павловичам, которых привели посмотреть на развод, а Лермонтова приказал выдержать на гауптвахте. … После этого поэт завел себе саблю больших размеров, которая при его малом росте казалась еще огромнее и, стуча о панель или мостовую, производила ужасный шум".
Подобное "гусарство" было характерно для Лермонтова и в период его последней кавказской ссылки. О его жизни в Пятигорске 1841 г. А.И. Васильчиков вспоминал: "Он был шалун в полном ребяческом смысле этого слова… Раз какой-то проезжий стихотворец пришел к нему с толстой тетрадью своих произведений и начал их читать, но в разговоре, между прочим, сказал, что едет из России и везет с собой бочонок свежепросольных огурцов, большой редкости на Кавказе; тогда Лермонтов предложил ему прийти на его квартиру, чтобы внимательнее выслушать его прекрасную поэзию, и на другой день, придя к нему, намекнул на огурцы, которые благодушный хозяин и поспешил подать. Затем началось чтение, и покуда автор все более и более углублялся в свою поэзию, его слушатель Лермонтов скушал половину огурчиков, другую половину набил себе в карманы и, окончив свой подвиг, бежал без прощанья от неумолимого чтеца-стихотворца".
Денщиком у поэта служил хохол по фамилии Сердюк, у которого он перенял манеру говорить по-украински, и некоторые современники замечали даже, что "Лермонтов хорошо говорил по-малороссийски и неподражаемо умел рассказывать малороссийские анекдоты". А.В. Мещерский записал несколько лермонтовских анекдотов. Вот один из них, ставший очень популярным в Петербурге:
"Хохол ехал один по непомерно широкой почтовой малороссийской дороге саженей во сто ширины. По обыкновению хохол заснул на своем возе глубоким сном, волы его выбились из колеи и, наконец, осью зацепили за поверстный столб, отчего хохол вдруг проснулся, спросонья осмотрелся, увидел поверстный столб, плюнул и, слезая с своего воза, сказал: "Що за бисова тиснота, не можно и возом разминутця!"
В этот чудесный день давайте вспомним с улыбкой автора стихов, "облитых горечью и злостью", как очень молодого и жизнерадостного человека, каким он, по сути, и был.
Автор: научный сотрудник музея-заповедника «Тарханы» Т.Н. Кольян,