I
В январе 1859 г. юным прапорщиком 16-го стрелкового батальона в Чембар приехал будущий писатель и мемуарист И.Н. Захарьин (Якунин). «Так как в самом Чембаре помещался, собственно, один лишь баталионный штаб, а все четыре роты расположены были по уезду, то мы скоро перезнакомились со всеми помещиками и были приглашаемы на все их балы и торжественные семейные празднества», — писал он в книге «Встречи и воспоминания». Сам И.Н. Захарьин, служа во 2-й роте, квартировал в большом селе Свищевке, где проживало несколько помещичьих семей. Бывая в Чембаре, он свел дружбу с семейством Шумских, состоявшим «из старичка-чиновника, занимавшего должность соляного пристава <...>, его жены и свояченицы, старой девы. Это были в высшей степени добрые, милые и радушные люди. <...> Это был в то время самый гостеприимный и милый дом во всем Чембаре», — вспоминал Захарьин.
Кроме великолепной библиотеки, которую собрал Шумский и которой он разрешал пользоваться своим гостям, его дом оказался привлекательным для молодых офицеров и по другой причине. «Главною приманкою, — вспоминал Захарьин, — служило то, что в этом самом доме, — как сейчас помню, деревянный, низенький, в пять окон на улицу, — восемнадцать лет назад много раз коротал время М. Ю. Лермонтов, часто приезжавший в Чембар из села Тархан, где он живал и гащивал у владелицы этого села своей родной бабки Арсеньевой. В этом же доме бывал не раз и В.Г. Белинский».
Все, что касалось Лермонтова, Захарьина интересовало. Летом 1859 г. он побывал в Тарханах, а спустя много лет, восстанавливая в памяти рассказы Шумских о поэте, в своих мемуарах в частности отметил: «В доме Шумских было написано Лермонтовым в альбом m-lle Подладчиковой и известное двустишие, начинавшееся словами «Три грации...»
Об истории написания экспромта « Три грации...» рассказала в своих «Записках» и Е.А. Сушкова. В Чембаре она никогда не была, зато вместе со своей подругой А.М. Верещагиной, «кузиной» Лермонтова, бывала в доме, где жил юный поэт в Москве. В 1830 г. в этом, арендуемом Е.А. Арсеньевой у «купецкой жены вдовы» Феклы Ивановны Черновой доме на улице Малой Молчановке, и произошла описанная Сушковой сцена:
Всякий вечер после чтения затевались игры, но не шумные, чтобы не беспокоить бабушку. Тут-то отличался Лермонтов. Один раз он предложил нам сказать всякому из присутствующих, в стихах или в прозе, что-нибудь такое, что бы приходилось кстати. У Лермонтова был всегда злой ум и резкий язык, и мы хотя с трепетом, но согласились выслушать его приговоры. <...>
Еще была тут одна барышня, соседка Лермонтова по чембарской деревне, и упрашивала его не терять слов для нее и для воспоминания написать ей хоть строчку правды для ее альбома. Он ненавидел попрошаек и, чтоб отделаться от ее настойчивости, сказал:
— Ну хорошо, дайте лист бумаги, я вам выскажу правду.
Соседка поспешно принесла бумагу и перо, он начал:
Три грации...
Барышня смотрела через плечо на рождающиеся слова и воскликнула:
— Михаил Юрьевич, баз комплиментов, я правды хочу.
— Не тревожтесь, будет правда, — отвечал он и продолжал:
Три грации считались в древнем мире,
Родились вы... всё три, а не четыре.
За такую сцену можно было бы платить деньги: злое торжество Мишеля, душивший нас смех, слезы воспетой <...> — все представляло комическую картину...
Думается, что история экспромта «Три грации...» , изложенная Е.А. Сушковой, более достоверна, чем та, которую упомянул И.Н. Захарьин (Якунин). Свои воспоминания он писал спустя почти сорок лет после пребывания в Чембаре. Психологически объяснимо, что его память, удержав факт, могла утратить подробности его происхождения и в результате через много лет дать ему неверное освещение.
Зато достоинством свидетельства Захарьина (Якунина) является называние фамилии барышни, «соседки Лермонтова по чембарской деревне», — «m-lle Подладчикова». Эта фамилия была мемуаристу хорошо известна, т.к. Подладчиковы, родные братья чембарской грации, были свищевскими помещиками, постоянно проживающими в Свищевке и Чембаре в то время, когда там квартировал со своей ротой И.Н. Захарьин (Якунин). Как выясняется по архивным документам, семья Подладчиковых принадлежала к близкому чембарскому окружению Е.А. Арсеньевой и ее внука.
II
Глава семьи Яков Александрович Подладчиков был уроженцем Казанской губернии. Его отец, Александр Давыдович, служил в первом казанском батальоне, причем выдвинулся из низов и «по оказанной к службе ревности и прилежности Всемилостивейше пожалован из сержантов в прапорщики» в 1770 г.; в прапорщицком чине три года прослужил батальонным казначеем и закончил службу поручиком. Александр Давыдович женился, видимо, на купеческой дочери, Наталье Матвеевне, за которой получил хорошее приданое.
Как раз в период его казначейства, в 1787 г., он приобрел на свое имя недвижимое имение в селе Свищевке Чембарского уезда, 150 десятин земли «с лесы, сенны покосы и со всеми угодьи», да крестьян две семьи со всем их имуществом у вдовы артиллерии майорши Марьи Львовны Нартовой за 1000 рублей. Одновременно с ним и жена его Наталья Матвеевна купила в той же Свищевке у секунд-майора князя Петра Петровича Волконского недвижимое имение с крестьянами, более 200 душ мужского пола, за 22 тысячи рублей. Таким образом, всего за Подладчиковыми в Свищевке в мае 1787 г. числилось 232 души мужского и 239 душ женского пола.
Но Александр Давыдович не успел переселиться в новокупленное имение: он умер в 1791 г., оставив несовершеннолетнего сына Якова и дочь Марью. Вдова его еще какое-то время продолжала жить в Казани, выдала замуж дочь за казанского купца коммерции советника Гаврилу Петровича Каменева и определила на службу сына унтер-офицером в Казанский гарнизонный полк. В Пензе она купила дом, в который, вероятно, и переселилась в конце жизни.
В 1803 г. Наталья Матвеевна составила духовное завещание, в котором писала: «<...> Сыну моему Якову Александровичу завещеваю владеть яко наследнику оставшимся после меня имением всем тем, что за мною по 5 ревизии в Чембарской округе в селе Новотроицком Свищевка тож написано, выключая из оных восемьдесят душ мужского пола дочери моей помянутой Каменевой, которой они принадлежат и по рядной <...>. А сверх сего за услуги и любовь ко мне дочери моей помянутой Каменевой отдаю ей и дом в городе Пензе в Лекарской улице состоящий со всем хоромным строением, садом и со всею в нем имеющейся мебелью. <...> помин же по душе моей иметь им обоим, как Господь Бог поможет и как сыновняя любовь их ко мне благоусмотрит и сие завещеваю на обоих детей моих, прошу не возмутить праха моего, хранить сие свято и ненарушимо».
Яков и Марья, храня завет матери, полюбовно разделили землю и крестьян в Свищевке с взаимными уступками, т.е. не разрушая крестьянских семей, которые оказались в совместном их владении. Яков даже перевел шесть дворов своих крестьян на новое место, уступив освободившуюся землю «на заведение и выстройку вновь господского дома ей, сестре своей». Яков и Марья, воспитанные любящей матерью, в течение всей жизни сохраняли теплые родственные отношения.
Марья, овдовев, вновь вышла замуж за купца. В документе 1836 г. она значится под фамилией второго мужа: «Лазарева Марья Александровна из дворян купецкая жена». В 1843 г. она продала свое имение в Свищевке брату.
III
Я.А. Подладчиков, начав служить на военном поприще, в отличие от отца не имел к службе особой «ревности» и «прилежности». В марте 1805 г. он был отставлен из Казанского гарнизонного полка «для определения к статским делам», переехал в Пензу и поступил на службу в Пензенскую палату уголовного суда «на вакацию регистратора». Но и здесь он прослужил недолго: в январе 1807 г. «в следствие прозьбы ево он от службы за болезнию медицынским чиновником засвидетельствованною» был уволен.
В Пензе Яков Александрович женился на Александре Васильевне Загоскиной. Жена его принадлежала к столбовому дворянскому пензенскому роду, который за древностью и чистокровностью своей справедливо мог причислять себя к пензенской аристократии. Ее отец, Василий Николаевич, был надворным советником, в 1793 г. служил городничим в г. Моршанске. Один из ее братьев, Николай Васильевич, капитан-лейтенант флота, выйдя в отставку, жил в Пензе, в 1815 — 1822 гг. он избирался депутатом Пензенского дворянского собрания, потом занимал другие должности.
В 1826 г. Николай Васильевич приезжал в Свищевку на крестины племянницы: он и его дочь Варвара стали крестными новорожденной Натальи Яковлевны Подладчиковой. Следует еще добавить, что Александра Васильевна была троюродной сестрой знаменитого писателя Михаила Николаевича Загоскина.
За женой своей Яков Александрович получил в приданое 150 ревизских душ в Пензенском уезде, которые, однако, позднее были, видимо, проданы, а взамен (данные на 1830-е гг.) было приобретено недвижимое имение, около 400 душ мужского пола, в селе Бондовка Чембарского уезда.
Женившись, Я.А. Подладчиков приступил к строительству в своем имении господского дома. К несчастью, этому делу возникло препятствие со стороны его соседа Н.А. Мосолова. В 1808 г. Яков Александрович подал жалобу в чембарский нижний земский суд о том, что староста помещика Никанора Алексеевича Мосолова в селе Свищевке мешает ему строить дом на его, Подладчикова, земле, заявляя, что это земля его господина. Похоже, что эта тяжба возникла еще в 1790-х гг., т.к. в 1791, 1793 и 1798 гг. по инициативе Мосолова были собраны «письменные засвидетельствования» о принадлежности ему спорной земли, составленные «бывшим тогда исправником Евсюковым», сменившим его исправником Брюхатовым и «означенного села Свищевки разными господами владельцами». Эти «разные господа владельцы» подтверждали, что земля, занятая Подладчиковым, «до застроения оной пахиваема была и на гумнах оной стоял ево, господина [Мосолова], хлеб».
Для Подладчикова сложность проблемы заключалась в том, что ни его родители, ни прежние помещики, Нартова и Волконский, продавшие им имение, в Свищевке не жили. Клан же Мосоловых в Чембарском уезде был влиятелен и силен, несмотря на то, что некоторые из Мосоловых прославились как беспринципные стяжатели и хапуги. Только в Свищевке Мосоловым: Никанору Алексеевичу и двум его родным дядьям, Михаилу Ивановичу и Ивану Ивановичу — принадлежало несколько сот ревизских душ. Упомянутые дядья Мосоловы в 1790-х гг. состояли при должностях: Михаил Иванович предводителем чембарской уездной опеки, а Иван Иванович при опеке чиновником. Двоюродный дядя Никанора Алексеевича Александр Михеевич Мосолов, был чембарским уездным судьей, а другой его двоюродный дядя, Федор Григорьевич Мосолов, служил в Пензенском верхнем земском суде заседателем. Поэтому в то время Подладчиковым отстоять свои интересы было сложно. Но годы шли, менялись должностные лица, и фортуна повернулась лицом к Подладчикову.
В том же 1808 г. Никанор Мосолов подает в суд прошение, в котором пишет: «Производится у меня в Чембарском уездном суде дело <...> с помещиком Яковом Александровым сыном Подлатчиковым о состоящей чембарской округи в селе Свищевке издавна владеемой мной пахотной земле в заселении им Подлатчиковым господским ево домом и ево ж крестьянскими дворами. <...> сего суда г-н уездный судья Алексей Никифорович Вышеславцов и секретарь Алексей Васильевич Алыбин с соперником моим <...> имеет дружбу, приязнь и знакомство. Потому мне в правосудии моих дел есть сумнительство», а потому он просит, чтобы «вышеобъявленным» господам по всем его делам «неприсудствовать».
Следует заметить, что Алексей Никифорович Вышеславцев, коллежский ассесор и помещик села Поляны, имел «дружбу, приязнь и знакомство» не только с Подладчиковым, но и с Михаилом Васильевичем Арсеньевым, дедом Лермонтова. Их сближало соседство, служба и общность интересов. Михаил Васильевич служил чембарским предводителем дворянства, когда А.Н. Вышеславцев в 1808 г. был избран уездным судьей. Сын Алексея Никифоровича Евгений Алексеевич, губернский секретарь и заседатель в чембарском уездном суде, питал восторженную симпатию к М.В. Арсеньеву. В 1809 г. в журнале «Вестник Европы» было опубликовано письмо Е.А. Вышеславцева, в котором в самых восторженных выражениях прославлялся великодушный и благородный поступок М.В. Арсеньева как человека и предводителя дворянства, сумевшего примирить две враждующие семьи чембарских помещиков М...го и М...ва, имевших многолетнюю судебную тяжбу. «Вот примерное великодушие! <...> Какие следствия твердой решительности благородного сердца! — восклицал Вышеславцев. — Тяжба окончена, взаимная вражда прекращена...».
Михаил Васильевич мог знать о деле Подладчикова и мог сочувствовать ему. Не выступил ли он миротворцем и на этот раз? Так или иначе, но в июне 1809 г. Подладчиков предъявил в суд «объявление», в коем сообщал, что он «с помещиком Никанором Алексеевым сыном Мосаловым о сем застроенном месте полюбовно помирились, о чем <...> в помянутой уездной суд и мировое прошение подано».
Достроив дом, чета Подладчиковых поселилась в Свищевке, посвятив себя благоустройству имения и воспитанию детей. Однако в периоды, когда Отечество находилось в опасности, Яков Александрович на подъеме патриотических чувств возвращался к общественному служению. Когда началась война с французами, в июле 1812 г. Подладчиков взял на себя обязанность, будучи избран чембарскими дворянами, препроводить из Пензенской губернии к действующей армии заготовленный в Чембарском уезде транспорт: 260 волов с 50 фурами. На путевое продовольствие волов и рабочих людей ему была вверена сумма в 5900 рублей, но Яков Александрович «при рачительном и хозяйственном его распоряжении» сэкономил 2260 рублей, «за каковую отличную деятельность изъявлена ему от пензенского гражданского губернатора <...> князя Голицына справедливая признательность и совершенная похвала».
После окончания войны с Наполеоном Яков Александрович за проявленные заслуги был награжден бронзовою медалью для ношения на владимирской ленте в петлице. И медаль, и рескрипт на нее он получил в 1816 г. от тогдашнего пензенского губернского предводителя дворянства кригс-цалмейстера Григория Столыпина, близкого родственника Е.А. Арсеньевой и М.Ю. Лермонтова.
В следующий раз Я.А. Подладчиков вызвался служить, когда в 1830 г. в России стала распространяться эпидемия холеры. Яков Александрович был назначен попечителем участка по Чембарскому уезду, и в 1830, 1831 гг. «возложенную на него обязанность исполнял с радением».
Судя по вышеизложенному документу, перед нами вырисовывается образ человека честного, порядочного, патриота, готового на жертву для Отечества в опасные моменты его истории, но пренебрегающего службой в обычное время, может быть, из принципа, который исповедовал Чацкий: «Служить бы рад, прислуживаться тошно».
Однако, пользуясь заслуженным уважением среди чембарских дворян, Яков Александрович не отказался от чести быть избранным уездным предводителем дворянства и в трехлетие 1834 — 1836 гг. занимал эту должность. В 1834 г. он был «награжден чином губернского секретаря». Как предводитель дворянства Подладчиков, в частности, проводил выборы и курировал работу попечителей хлебных запасных магазинов по Чембарскому уезду. Под его началом с 1835 г. некоторое время служил родственник Лермонтова Павел Петрович Шан-Гирей, избранный кандидатом в попечители хлебных магазинов. Возможно, своими служебными проблемами П.П. Шан-Гирей делился с Е.А. Арсеньевой и приезжавшим к ней в Тарханы в отпуск М.Ю. Лермонтовым.
IV
У Якова Александровича и Александры Васильевны Подладчиковых было пятеро детей. В 1824 г. Я.А. Подладчиков, которому было 40 лет, в документе за своим «рукоприкладством» показывал, что «имеет детей сыновей Александра 17 <лет>, Василья 14 и Николая 7 лет и дочь Варвару 12 лет». В 1826 г. родилась их дочь Наталья.
Сыновья Подладчиковых, по примеру отца, не стремились к служебной карьере. Александр вступил в 1825 г. в службу унтер-офицером в Тарутинский пехотный полк, вскоре преобразованный в Егерский, в 1826 г. был произведен в подпрапорщики, а еще через три года в прапорщики; в 1830 г. находился «при оцеплении г. Москвы во время свирепствовавшей там болезни холеры», за что в числе прочих получил «Высочайшее благоволение»; в 1831 г. принимал участие в походе «против польских мятежников». В 1833 г. он вышел в отставку подпоручиком и вернулся на жительство в родную Свищевку.
Василий 3 марта 1828 г. был принят в университетский Благородный пансион; туда же 1 сентября поступил и Лермонтов. Видимо, они учились в разных группах, т. к. среди учеников, покинувших пансион вместе с Лермонтовым весной 1830 г., Подладчиков не значился (пансион был преобразован после посещения его Николаем I в гимназию 11 марта 1830 г.). Однако и Василий не задержался там дольше, чем Лермонтов. 19 апреля 1830 г. он поступил рядовым в Оренбургский уланский полк, уже в ноябре был произведен в унтер-офицеры, в апреле 1831 г. — в корнеты и в марте 1839 г. вышел в отставку поручиком. К этому времени он был уже женат на вдове Вере Евдокимовне Аппель. Об образовании Василия в его формулярном списке записано: «Российскую грамоту, закон Божий, арифметику, алгебру, геометрию, естественную историю, всеобщую историю, языки французский, немецкий и начало греческого и физику знает». Для сравнения: его брат Александр, получивший, видимо, домашнее образование, в формуляре отмечен: «По-русски читать и писать умеет».
Николай был определен кадетом в Институт корпуса путей сообщения на собственное содержание в 1832 г., закончил институт в 1837 г. и 19 лет от роду начал действительную службу по профессии в Строительном отряде путей сообщения. Но и Николай, получивший значительно более солидное профессиональное образование, чем его братья, пренебрег карьерой и уволился со службы подпоручиком в 1839 г. «по домашним обстоятельствам».
Какое образование получили дочери Якова Александровича, неизвестно. Есть данные, что в 1837 г. Подладчиков собирал документы для определения дочери Натальи в училище святой Екатерины, но училась ли в нем Наталья — сведений нет.
Адресаткой лермонтовского экспромта «Три грации...» стала Варвара Яковлевна Подладчикова. В 1830 г. ей шел восемнадцатый год. Судьба чембарской грации сложилась обычно, но, похоже, не очень счастливо. Около 1832 г. она вышла замуж за Степана Андреевича Чихачева. Ее муж, происходивший «из дворян города Тамбова», семнадцати лет, в 1819 г. , вступил в службу юнкером в Переяславский конноегерский полк, потом служил в Тверском драгунском полку, «в походах, домовых отпусках, штрафах и под судом не бывал» и в 25 лет вышел в отставку «по домашним обстоятельствам».
От родителей в собственное владение Степан Чихачев получил имение в селе Федоровке Пензенского уезда (215 ревизских душ), где и поселился с молодой женой. В 1834 г. у четы Чихачевых была уже дочь Александра одного года, которая, однако, умерла в раннем детстве. Позднее в той же Федоровке у них родились: Марья (1837 г. р.), Наталья (1843 г. р.), Яков (1844 г. р.). Варвара Подладчикова-Чихачева умерла довольно молодой — после 1851 г. К 1858 г. ее муж успел жениться второй раз, переселился к жене в Тулу и уже воспитывал новорожденного сына Сергея. Но со второй женой Степану Чихачеву не повезло. Родив второго сына Александра, через несколько лет супруги разъехались, и Чихачев поселился на старости лет в Москве «в Сущевской части 3-го квартала в собственном доме».
Когда И.Н. Захарьин (Якунин) квартировал со своей ротой в Свищевке, Варвары Яковлевны уже не было в живых, но память о лермонтовском экспромте в ее альбоме долго продолжала жить в Чембаре. Однако по-мальчишечь и дерзкая выходка Лермонтова, видимо, не испортила дружеских отношений между Подладчиковыми и Е. А. Арсеньевой.
V
Известно много документов за подписью Е.А. Арсеньевой, оформленных в разные годы в Чембарском уездном суде. В этом же суде в 1836 г. Лермонтов составил доверенность на имя Г.В. Арсеньева для раздела и продажи наследства его покойного отца. Здание присутственных мест, где располагался уездный суд и земская управа (ныне госбанк), находилось на Никольской площади, получившей название от стоявшей на ней Никольской церкви.
Никольская площадь. Здания присутственных мест
Чембарская Никольская церковь была построена «тщанием прихожан» в 1796 г. и до 1837 г. служила собором уездного городка. В 1829 г. «тщанием покойного 1-й гильдии купца Василия Хлюпина, священно и церковнослужителей и прихожан» была построена еще Покровская церковь, с 1837 г. ставшая соборной. Е.А. Арсеньева была прихожанкой Никольской церкви. Настоятель ее, священник Андрей Егоров, служивший здесь с 1811 г., был духовным отцом Елизаветы Алексеевны — именно так он подписывался в качестве свидетеля под ее духовными завещаниями 1841 и 1845 гг.
По данным на 1818 г. Подладчиковы имели в Чембаре собственный дом, в котором, вероятно, по временам живали, разделяя времяпрепровождение уездного общества. Он находился в Никольском переулке рядом с Никольским собором и недалеко от здания присутственных мест. Сохранилась фотография старого Чембара — «Вид на Никольский собор». На ней показана часть Никольского переулка, примыкающая к Никольской площади; с левой стороны на первом плане виден дом с мезонином, похожий на лермонтовский тарханский дом, — это дом Подладчиковых; в перестроенном виде он сохранился и сейчас. Вероятно, в этом доме бывали Арсеньева и Лермонтов.
Не исключено, что Подладчиковы приезжали в Тарханы и входили в число тех, кем, по выражению А.П. Шан-Гирея, «дом был всегда битком набит». Судя по запискам Е.А. Сушковой, Подладчиковы, бывая в Москве, навещали Елизавету Алексеевну, жившую там с внуком, это тем более вероятно, что Лермонтов и Василий Подладчиков одновременно учились в Благородном пансионе.
Подладчиковы были среди тех, кто близко к сердцу принял горе Е.А. Арсеньевой, потерявшей внука. Чембарское предание, записанное М.И. Храмовой со слов бывшей дворовой села Свищевки Александры Александровны, утверждает, что, когда Лермонтова «застрелили» на Кавказе, «наши Подлачиковы больно горевали».
Когда гроб с телом Лермонтова везли из Пятигорска в Тарханы, в Чембаре сделали остановку. Это было в апреле 1842 г. «<...> На пасхальной неделе везли гроб тяжелый в Тарханы. У каменного собора Николая Чудотворца служили панихиду. Барыня старая Елизавета Алексеевна, бабушка убитого Михаила Юрьевича Лерманова приезжала. А господ сколько было <...> молодые [ей] ручку целовали, а старые ее обнимали. У всех были свечи», — так рассказано об этом в записках М.И. Храмовой.
В истории захолустного города Чембара, живущего своей тихой обывательской жизнью, прибытие гроба с телом убитого Лермонтова оказалось событием грандиозного масштаба. Упоминание о панихиде по «убиенному» Лермонтову неоднократны в записках М.И. Храмовой.
В Чембаре запомнили и помин по Лермонтову: «Помин был у Подлачикова, раздавались булки и калачики, деньги». Решающую роль в устройстве помина именно у Подладчиковых, очевидно, сыграли дружеские отношения между ними и Арсеньевой и близость их дома к Никольской церкви, где служили панихиду по Лермонтову.
А незадолго до этого, 30 октября 1841 г., в чембарском уездном суде Елизавета Алексеевна оформила духовное завещание, по которому все свое состояние, что собирала и копила для «Мишиньки», поделила между родственниками. В качестве свидетелей под завещанием подписались «отец ее духовной» священник Андрей Егоров, два ее соседа, помещики села Щепотьева, «надворный советник, артиллерии штабс-капитан и кавалер» Семен Францевич Турнер и «надворный советник и кавалер» Алексей Михайлович Молчанов. Четвертым свидетелем стал «губернский секретарь Алексей Александров сын Подладчиков». Это завещание дошло до нас в писарской копии, в которой отсутствуют автографы подписей свидетелей. Мы имеем основание утверждать, что свидетелем был не Алексей, а Яков Александрович Подладчиков (переписчик допустил ошибку в имени), ибо губернского секретаря Алексея Александровича Подладчикова в Чембаре в это время не существовало.
Видимо, Подладчиковы продолжали общаться с Е.А. Арсеньевой и после смерти Лермонтова. М.И. Храмова в своих записках передает рассказ чембарского сапожника Трофима Васильевича Легашева, который жил на Ломовской улице и умер в 1888 г. Он родился крепостным Подладчиковых и вспоминал, что, когда был ребенком, барыня брала его на богомолье в Саровскую пустынь. В записках, правда, настораживает имя «пожилой» барыни Подладчиковой — «Аполинария Егоровна». События рассказа относятся к началу 1840-х годов. В это время в семье Подладчиковых пожилой барыней была только Александра Васильевна, ее снох, молодых барынь Подладчиковых, звали Екатерина Дмитриевна (жена Александра Яковлевича), Вера Евдокимовна (жена Василия Яковлевича) и Дарья Григорьевна (жена Николая Яковлевича).
М.И. Храмова, родившаяся в 1870 г. и писавшая свои записки в основном по памяти, не была современницей А.В. Подладчиковой, знала ее понаслышке и могла неправильно запомнить или перепутать ее имя . Так же, например, рассказывая о других чембарских помещиках, Москвиных, она неправильно назвала имя сына Я.И. Москвина Павла, переименовав его в Евгения.
Попутчицами барыни Подладчиковой в Саровскую пустынь были «молодая барыня» Марья Александровна Лопухина, «приехавшая из Саратовской губернии», и ее горничная Юлия Николаевна. Возможно, «молодая барыня» Лопухина принадлежала к семье не жившей в уезде княгини и статс-дамы Екатерины Николаевны Лопухиной, имение которой, Крыловка, находилось в нескольких километрах от Свищевки. По ревизии 1834 г. в Крыловке насчитывалось 592 души мужского пола.
Сапожник Трофим Васильевич вспоминал, как он с барынями-богомолками заехал в Тарханы и впервые увидел «почтенную госпожу» Елизавету Алексеевну Арсеньеву. Любопытно описание внешности бабушки Лермонтова в последние годы ее жизни. Не менее любопытен и рассказ о посещении Саровской пустыни, о юродивой «прозорливой» «матушке Наташеньке».
Серафим Саровский умер в 1833 г., причислен к лику святых в 1903. Слава о его чудесах еще при его жизни вышла далеко за пределы Сарова. Нескончаемым потоком шли к угоднику Серафиму люди, желавшие получить от него благословение. Пензенский дворянин В.Н. Ладыженский (род. в 1859 г.) вспоминал о своем детстве: «<...> Память святого Серафима встретила меня на пороге моей жизни с раннего детства. Не канонизированный тогда еще церковью, отец Серафим был слишком известен, особенно в нашем краю, недальнем от Саровской обители. И в помещичьих домах, и в крестьянских избах встречались изображения старца. <...> В нашем доме хранилась скуфья отца Серафима, которую надевали на заболевавших, а память его свято чтилась в народе, вызывая паломничество в Саров».
Приводим фрагмент записок М.И. Храмовой по рассказу Трофима Васильевича полностью.
Рос я один у своих родителей. Мать водила меня почище других. Барыня наша собралась ехать на богомолье и с нею еще другая, молодая, приехавшая из Саратовской губернии. Аполинария Егоровна, пожилая наша, сказала моему отцу, что возьмут меня с собой в Саровскую пустынь. <...> Пришел отец, объяснил, что надо собрать парня, мать принесла холстину тонкого холста, сшила белых рубашек, синих полосатых порток, чистые онучи положила, все сложила в кошель.
Заехали мы в Тарханы. Ждать долго нам не пришлось в Тарханах. Молодая барыня Марея Александровна переговорила со старой Елизаветой Алексеевной Арсеньевой. Пообедали мы на людской кухне, вот в это самое время мне пришлось увидеть почтенную госпожу, старенькую, слабенькую Елизавету Алексеевну. Убитая великим горем ходила потихоньку с клюжечкой, не само ровное, а как бы от зонтика ручка, такая палочка в ее руке была. Платье на ней было сшито попросту, длинная кофта с юбкою из фланели в мелкую клеточку, на голове черная повязка вроде чепца, из-под нее виднелись пряди седых волос. Похожа она была на нашу Бугреиху [Евреинову], толстая, сырая, только та [Евреинова — Т. К.] сухая, тонкая, высокая.
Пришли три женщины, просили у старушки. Она так ласково с ними обошлась. Они ей кланялись, крестились правой рукой. Шли веселые от нее по дороге. Когда мы ехали, я узнал из разговору: барыня Елизавета Алексеевна уподобилась Филарету Милостивому, что просящим женщинам она дала одной денег на корову, другой ржи и третьей ржи; не было хлеба у женщин с детьми. Юлия Николаевна прихваливала добродетели барыни.
Ехали мы лесами, жутко было. Пожилой сильный человек Андреян не боялся рева медведей. Раздавалось звонко по лесу эхо, трещали сухие сучьи, ломаемые зверями. Марея Александровна прижималась к горничной. Андреян шутил: « Не бойся, мы вот поймаем медведя, привяжем к ногайке, будем водить по деревням» . <...> Ехали, ехали все лесом. Обгоняли нас почтовые, шли пешеходы, богомольцы с мешками.
После смерти отца Серафима, труженика Саровского, стояла его келья с плетневыми сенцами, висела одежда из посконного холста, белый балахон (кафтан), лапти, оборками привязанные. Юродивая старушка Наталья в живых была. Подошли мы к ней, госпожи Подлачикова, Лапухина, положили у ног блаженной новую рубашку, блюдце с медом и деньги, просвиры в руках держали. Лицо морщинистое, сама сухая, что скилет, глаза впалые, темные, не смотрели на людей; вся она казалась каким-то строгим, неземным человеком, с поникшей головой, чего-то думала; волосы на голове с проседью висели косичками на шейке, ноги босые, руки загорелые, потрескались. Человек подобен суровой природе саровского леса, жалкий вид старушки, это просто тирпук (Верно — Т. К.) железный. Голос чистый, ясный. Удивила нас прозорливая, рубашку, мед взяла в руки, а деньги и просвиры не взяла, сказала: « Возьмите, отдайте ей обратно. Хорошо делает, что подает, и чтобы подавала. Хорошо, хорошо делает, — твердила одно и то же. — Который возносится сейчас, он унизится, тогда вспомните, помянете, а униженный вознесется так высоко, так высоко, тогда увидите, увидите, потом увидите, потом» . Одно слово вторила матушка Наташенька.
За панихидой молодая барыня так плакала, что с ней даже припадок с обмороком случился. Все мы плакали, прослезились. С таким умилением стояли мы перед юродивой, слушали детские простосердечные речи юродивой Наташеньки. На всю жизнь осталось воспоминание — поездка в Саровскую пустынь.
Дорогой в разговоре барыней я мог узнать о смерти Лермонтова Михаила Юрьевича, как будто бы из-за какой-то особы вышла ссора с товарищем...
Похоже, что события, изложенные в рассказе бывшего крепостного Подладчиковых, не выдуманы. Его воспоминание о том, что Арсеньева «ходила потихоньку с клюжечкой», подтверждается свидетельством родственника Елизаветы Алексеевны М.Н. Лонгинова, писавшего: «Как теперь смотрю на ее высокую, прямую фигуру, опирающуюся слегка на трость, и слышу ее неторопливую речь, в которой заключалось всегда что-нибудь занимательное».
Елизавета Алексеевна еще при жизни внука начала страдать слабостью ног, поэтому и ходила с тростью. Узнав о гибели внука, она «вынесла апоплексический удар, от которого медленно оправилась» (П.А. Висковатый). Однако здоровье ее было уже сильно подорвано. «Старенькая, слабенькая», в момент посещения ее барынями Подладчиковой и Лопухиной, она, видимо, уже болела водянкой, отчего и была «толстая, сырая». Судя по метрической ведомости тарханской церкви, где указана причина ее смерти, Арсеньева умерла «от водяной».
Со слов барынь Подладчиковой и Лопухиной Трофим Васильевич рассказывал, что «Елизавета Алексеевна уподобилась Филарету Милостивому», подавая просящим. Документально подтверждается, что Арсеньева после смерти внука занималась благотворительностью и много денег жертвовала церкви. Известно, что в сентябре 1841 г. она подписала «условие», отправленное «к его преосвященству» епископу пензенскому и саранскому Амвросию, по которому стала выплачивать тарханским священно- и церковнослужителям жалованье в 1000 рублей ассигнациями в год и для церковнослужителей в Тарханах на собственные средства стала строить дома. А в Чембаре говорили: «Сорок сороков милостыню выполнила, замолила у бога, плакала до самой смерти».
13 января 1845 г. Е.А. Арсеньева составила свое последнее духовное завещание, по которому все движимое и недвижимое имущество в Тарханах завещала своему брату «артиллерии штабс-капитану и кавалеру» А.А. Столыпину, назначила его своим душеприказчиком, который после ее смерти должен был разделить вверенные ему 300 тысяч рублей ассигнациями по ее назначению между родственниками. В качестве свидетелей подписались те же лица, что и на завещании 1841 г.: священник Андрей Егоров , помещики села Щепотьев а С.Ф. Турнер и А.М. Молчанов. Не было только свидетельской подписи Я.А. Подладчикова, т.к. Яков Александрович умер около 1845 г.
15 ноября 1846 г. его вдова, Александра Васильевна, и дети: Александр, Василий, Николай, Варвара и Наталья — оформили полюбовный акт на раздел имения в селе Свищевке. Каждый из сыновей получил по равной доле земли и крестьян, хоромных строений и скота, дочерям досталось на 14-ю часть и денежное наследство, вдове — на 7-ю часть. Александра Васильевна уступила сыновьям Александру и Николаю отцовский дом, сама с дочерью Натальей переселилась в бывшую лазаревскую усадьбу. Василий выделил свое имущество особо, основав деревню Васильевку в 40 верстах от Чембара, где проживал, видимо, до конца своих дней.
О чембарском доме Подладчиковых М.И. Храмова писала: «Дом Подладчиков купили Шугаевы, а Подладчиков овдовел, осталось двое детей, женился на своячине, сестре жены, уехали из Чембара; народ осуждал, мол, грешно так, незаконно». Если верить запискам М.И. Храмовой, то женившимся на свояченице мог быть только Василий Яковлевич, который действительно был женат дважды; его братья Александр и Николай умерли раньше своих жен. В.Я. Подладчиков от первой жены имел сына Василия, родившегося в 1850 г. Вторую жену Василия Яковлевича звали Екатериной Адамовной; в период с 1866 по 1878 гг. у них родились дети: Наталья, Борис, Сергей, Михаил и Яков.
В Чембаре долго помнили старшее поколение семьи Подладчиковых. Их нравственная репутация в народе была столь высока, что, хотя Подладчиковы появились в уезде спустя годы после пугачевского восстания, вспоминая пугачевщину, чембарцы выделяли из массы крепостников «хороших господ» Подладчиковых, которые спаслись от пугачевцев якобы потому, что «их в лапти крестьяне обували и в поле работали, укрывали».
Потомки знакомца М.Ю. Лермонтова Я.А. Подладчикова продолжали жить в Чембарском уезде до конца XIX века. По крупицам собирая сведения о чембарских помещиках из окружения М.Ю. Лермонтова, мы обогащаем наше представление и о тарханском периоде жизни самого поэта.
Кольян Т.Н. "Тарханский вестник" № 17. С. 3 — 21