«Стихи чисто революционерные…»
Читая стихотворение Лермонтова «Смерть поэта», всякий раз поражаешься силе чувств, которые испытал юный Лермонтов, узнав o гибели Александра Сергеевича Пушкина. Желание выплеснуть гнев в адрес тех, кто был причастен к этой величайшей трагедии, выразить невыносимую боль утраты заставило его взяться за перо. «В один присест» было создано произведение, которое мгновенно сделало малоизвестного поэта героем того времени, того страшного момента, когда Россия потеряла гения, «светоча русской поэзии». И все просвещенные люди поняли: объявился преемник Пушкина. Но и те, кого он обличал, поняли, что это им в лицо брошены немыслимые по их разумению слова:
Лермонтов знал, как Пушкин жил, с кем дружил, как ненавидел и травил его «свет, завистливый и душный». Новость o смертельном ранении Пушкина застала Лермонтова в Петербурге, в квартире на Садовой улице, которую они снимали с бабушкой. Лермонтов был болен. Елизавета Алексеевна, беспокоясь за здоровье внука, пригласила лейб-медика Н.Ф. Арендта, посещавшего раненого Пушкина в его квартире на Мойке и облегчавшего страдания поэта в последние часы жизни. Дальний родственник поэта Н.Д. Юрьев вспоминал, что доктор, «не прописывая никаких лекарств, вполне успокоил больного Лермонтова своею беседою, рассказав ему всю печальную эпопею тех двух с половиной суток, которые прострадал раненый Пушкин. <…> Лермонтов еще больше возлюбил своего кумира после этого откровенного сообщения…».
А вот «высший свет» в большинстве своем был на стороне офицера-кавалергарда Жоржа Дантеса, убийцы поэта. Среди высокопоставленных недоброжелателей Пушкина называли министра иностранных дел К.В. Нессельроде и начальника штаба корпуса жандармов Л.В. Дубельта. Не случайно профиль Дубельта Лермонтов нарисовал на черновом автографе стихотворения «Смерть поэта». Даже бабушка Лермонтова считала, что Пушкин сам во всем виноват: «не в свои сани сел и, севши в них, не умел ловко управлять своенравными лошадками, мчавшими его и намчавшими наконец на тот сугроб, с которого одна дорога была только в пропасть». Лермонтов с бабушкой своей не пытался спорить, а только кусал ногти и уезжал со двора на целые сутки. Та, поняв его чувства, перестала говорить при нем o светских толках. «Я был еще болен, когда по городу разнеслась весть o несчастном поединке Пушкина, – писал Лермонтов. – Некоторые из моих знакомых привезли ее (весть – А.Л.) ко мне, обезображенную разными прибавлениями». Под влиянием этой «вести» Лермонтов написал первые 56 строк стихотворения «Смерть поэта», оканчивающегося словами: «Приют певца угрюм и тесен, и на устах его печать». В этом виде стихотворение стало распространяться по северной столице, и может быть, его продолжения в 16 заключительных строк не появилось, если бы в это время больного Михаила Юрьевича не приехал навестить двоюродный дядя, камер-юнкер Николай Аркадьевич Столыпин (брат А.А. Столыпина-Монго).
Н.Д. Юрьев, бывший свидетелем их встречи, рассказывал: «Столыпин расхваливал стихи Лермонтова на смерть Пушкина; но только говорил, что напрасно Мишель, апофеозируя поэта, придал слишком сильное значение его невольному убийце, который, как всякий благородный человек, после всего того, что было между ними, не мог бы не стреляться <…> Лермонтов сказал на это, что русский человек, конечно, чистый русский, а не офранцуженный и испорченный, какую бы обиду Пушкин ему ни сделал, снес бы ее, во имя любви своей к славе России, и никогда не поднял бы на этого великого представителя всей интеллектуальности России своей руки. Столыпин засмеялся и нашел, что у Мишеля раздражение нервов. <…> Но наш Мишель закусил уже поводья, и гнев его не знал пределов. Он сердито взглянул на Столыпина и бросил ему: "Вы, сударь, антипод Пушкина, и я ни за что не отвечаю, ежели вы сию секунду не выйдете отсюда"».
В тот же вечер, 7 февраля, было написано «известное прибавление, в котором явно выражался весь спор» и негодование Лермонтова. Вскоре стихи с «прибавлением» разнеслись не только по Петербургу, их читала вся Москва, «где старики и старухи, преимущественно на Тверской, объявили их чисто революционерными и опасными».
Один из списков с заключительной частью стихотворения с надписью «Воззвание к революции» был послан Николаю I анонимным лицом. В придворных кругах стихотворение было расценено как «бесстыдное вольнодумство, более чем преступное». У Лермонтова и жившего с ним в той же квартире С.А. Раевского, друга поэта, был произведен обыск. 19 февраля Лермонтова посадили под арест в одну из комнат Главного штаба. 23 февраля в Министерстве Военного департамента было заведено «Дело… по записке генерал-адъютанта графа Бенкендорфа о непозволительных стихах, написанных корнетом лейб-гвардии Гусарского полка Лермонтовым и распространении оных губернским секретарем Раевским». 25 февраля состоялось «высочайшее повеление», по которому корнет Лермонтов был переведен тем же чином в Нижегородский драгунский полк на Кавказ, а Раевский, после одного месяца, проведенного на гауптвахте, был отправлен в Олонецкую губернию «на службу по усмотрению тамошнего губернатора». Отозвавшись на смерть Пушкина пламенным стихотворением, Лермонтов обрел славу: он был воспринят современниками как достойный наследник великого русского поэта. Литератор и мемуарист В.П. Бурнашев вспоминал: «…какой-то сенатор с тремя звездами и с немецкою…фамилией рассказывал … o том, что один из гусарских офицеров, недовольный тем, что будто бы Пушкин пал жертвою каких-то интриг, написал "самые революционные стихи" и пустил их по всему городу». С.Н. Карамзина, посылая брату Андрею за границу стихотворение «Смерть поэта» (без последних шестнадцати строк) и восхищаясь им, сообщала, что автор этих «прекрасных стихов», в которых «так много правды и чувства», «некий господин Лермонтов, гусарский офицер». При жизни Лермонтова стихотворение «Смерть поэта» не было напечатано, его впервые опубликовали лишь через девятнадцать лет с момента создания в альманахе «Полярная звезда», издаваемом в Англии А.И. Герценом и Н.П. Огаревым.
Наш современник, писатель Андрей Битов, говоря об этом стихотворении, отмечал: «Поразительна точность, с которой описана Лермонтовым общая ситуация вокруг дуэли, известная лишь в самых узких кругах высшего света. Толпы исследователей, копавшихся в обстоятельствах трагедии, лишь через век приблизились к тому, что Лермонтовым было зарисовано на лету».
А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда – всё молчи!..
Но есть и божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет;
Он не доступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперед.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!
Реакция могла быть только одной: немедленно убрать дерзкого стихотворца, сослать, заставить молчать. Гнев государя и лиц высшего света явился причиной ссылки Михаила Лермонтова на Кавказ в 1837 году. Лермонтов был не одинок в своем праведном возмущении. На смерть Пушкина откликнулись более двадцати поэтов: П.А. Вяземский, В.А. Жуковский, Ф.И. Тютчев, А.В. Кольцов, Н.М. Языков и другие. Но только его стихи «пошли в народ», распространились с удивительной скоростью. Их переписывали в книжных лавках, в кондитерских, на улице, заучивали наизусть. Буквально за два дня они разнеслись по всему Петербургу, производя «громадное и повсеместное впечатление». М.Ю. Лермонтов не был лично знаком с Пушкиным, но мог и умел ценить его творчество. Он знал наизусть множество пушкинских стихов. В 1827 году из Тархан в Москву Лермонтов привез большую тетрадь в голубом бархатном переплете, в которую наряду с другими произведениями была переписана поэма Пушкина «Бахчисарайский фонтан». А в тарханской библиотеке юного поэта находилось новое сочинение его кумира – третья глава «Евгения Онегина» 1827 года издания.Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда – всё молчи!..
Но есть и божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет;
Он не доступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперед.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!
Лермонтов знал, как Пушкин жил, с кем дружил, как ненавидел и травил его «свет, завистливый и душный». Новость o смертельном ранении Пушкина застала Лермонтова в Петербурге, в квартире на Садовой улице, которую они снимали с бабушкой. Лермонтов был болен. Елизавета Алексеевна, беспокоясь за здоровье внука, пригласила лейб-медика Н.Ф. Арендта, посещавшего раненого Пушкина в его квартире на Мойке и облегчавшего страдания поэта в последние часы жизни. Дальний родственник поэта Н.Д. Юрьев вспоминал, что доктор, «не прописывая никаких лекарств, вполне успокоил больного Лермонтова своею беседою, рассказав ему всю печальную эпопею тех двух с половиной суток, которые прострадал раненый Пушкин. <…> Лермонтов еще больше возлюбил своего кумира после этого откровенного сообщения…».
А вот «высший свет» в большинстве своем был на стороне офицера-кавалергарда Жоржа Дантеса, убийцы поэта. Среди высокопоставленных недоброжелателей Пушкина называли министра иностранных дел К.В. Нессельроде и начальника штаба корпуса жандармов Л.В. Дубельта. Не случайно профиль Дубельта Лермонтов нарисовал на черновом автографе стихотворения «Смерть поэта». Даже бабушка Лермонтова считала, что Пушкин сам во всем виноват: «не в свои сани сел и, севши в них, не умел ловко управлять своенравными лошадками, мчавшими его и намчавшими наконец на тот сугроб, с которого одна дорога была только в пропасть». Лермонтов с бабушкой своей не пытался спорить, а только кусал ногти и уезжал со двора на целые сутки. Та, поняв его чувства, перестала говорить при нем o светских толках. «Я был еще болен, когда по городу разнеслась весть o несчастном поединке Пушкина, – писал Лермонтов. – Некоторые из моих знакомых привезли ее (весть – А.Л.) ко мне, обезображенную разными прибавлениями». Под влиянием этой «вести» Лермонтов написал первые 56 строк стихотворения «Смерть поэта», оканчивающегося словами: «Приют певца угрюм и тесен, и на устах его печать». В этом виде стихотворение стало распространяться по северной столице, и может быть, его продолжения в 16 заключительных строк не появилось, если бы в это время больного Михаила Юрьевича не приехал навестить двоюродный дядя, камер-юнкер Николай Аркадьевич Столыпин (брат А.А. Столыпина-Монго).
Н.Д. Юрьев, бывший свидетелем их встречи, рассказывал: «Столыпин расхваливал стихи Лермонтова на смерть Пушкина; но только говорил, что напрасно Мишель, апофеозируя поэта, придал слишком сильное значение его невольному убийце, который, как всякий благородный человек, после всего того, что было между ними, не мог бы не стреляться <…> Лермонтов сказал на это, что русский человек, конечно, чистый русский, а не офранцуженный и испорченный, какую бы обиду Пушкин ему ни сделал, снес бы ее, во имя любви своей к славе России, и никогда не поднял бы на этого великого представителя всей интеллектуальности России своей руки. Столыпин засмеялся и нашел, что у Мишеля раздражение нервов. <…> Но наш Мишель закусил уже поводья, и гнев его не знал пределов. Он сердито взглянул на Столыпина и бросил ему: "Вы, сударь, антипод Пушкина, и я ни за что не отвечаю, ежели вы сию секунду не выйдете отсюда"».
В тот же вечер, 7 февраля, было написано «известное прибавление, в котором явно выражался весь спор» и негодование Лермонтова. Вскоре стихи с «прибавлением» разнеслись не только по Петербургу, их читала вся Москва, «где старики и старухи, преимущественно на Тверской, объявили их чисто революционерными и опасными».
Один из списков с заключительной частью стихотворения с надписью «Воззвание к революции» был послан Николаю I анонимным лицом. В придворных кругах стихотворение было расценено как «бесстыдное вольнодумство, более чем преступное». У Лермонтова и жившего с ним в той же квартире С.А. Раевского, друга поэта, был произведен обыск. 19 февраля Лермонтова посадили под арест в одну из комнат Главного штаба. 23 февраля в Министерстве Военного департамента было заведено «Дело… по записке генерал-адъютанта графа Бенкендорфа о непозволительных стихах, написанных корнетом лейб-гвардии Гусарского полка Лермонтовым и распространении оных губернским секретарем Раевским». 25 февраля состоялось «высочайшее повеление», по которому корнет Лермонтов был переведен тем же чином в Нижегородский драгунский полк на Кавказ, а Раевский, после одного месяца, проведенного на гауптвахте, был отправлен в Олонецкую губернию «на службу по усмотрению тамошнего губернатора». Отозвавшись на смерть Пушкина пламенным стихотворением, Лермонтов обрел славу: он был воспринят современниками как достойный наследник великого русского поэта. Литератор и мемуарист В.П. Бурнашев вспоминал: «…какой-то сенатор с тремя звездами и с немецкою…фамилией рассказывал … o том, что один из гусарских офицеров, недовольный тем, что будто бы Пушкин пал жертвою каких-то интриг, написал "самые революционные стихи" и пустил их по всему городу». С.Н. Карамзина, посылая брату Андрею за границу стихотворение «Смерть поэта» (без последних шестнадцати строк) и восхищаясь им, сообщала, что автор этих «прекрасных стихов», в которых «так много правды и чувства», «некий господин Лермонтов, гусарский офицер». При жизни Лермонтова стихотворение «Смерть поэта» не было напечатано, его впервые опубликовали лишь через девятнадцать лет с момента создания в альманахе «Полярная звезда», издаваемом в Англии А.И. Герценом и Н.П. Огаревым.
Наш современник, писатель Андрей Битов, говоря об этом стихотворении, отмечал: «Поразительна точность, с которой описана Лермонтовым общая ситуация вокруг дуэли, известная лишь в самых узких кругах высшего света. Толпы исследователей, копавшихся в обстоятельствах трагедии, лишь через век приблизились к тому, что Лермонтовым было зарисовано на лету».